Сергей Герман: Обреченность

Его лицо сморщилось, стараясь выдавить подобие улыбки. Но вместо улыбки получился оскал, в глазах притаилась смерть.

Всем приказали раздеться. Солдаты копались в вещах, забирали себе часы, деньги, обручальные кольца. Вытаскивали портсигары.

Кто-то из казаков сорвал с груди и бросил на бетонный пол немецкие награды. Вслед тут же полетели боевые знаки за ранения, солдатские книжки, разорванные фотографии и письма.

После шмона всех загнали в огромный металлический цех. Стены цеха были в кирпичной пыли и копоти. Через окна не проникал свет — на стеклах лежал плотный слой грязи. Помещение было битком забито людьми. Они сидели в проходах между станинами станков, разбросанными металлическими заготовками и контейнерами с металлической стружкой. Стояли у стен. Молча. Старались не смотреть друг другу в глаза.

Это были боевые офицеры. Все командовали — кто взводом, дивизионом, кто сотней, батареей. Эти люди прошли через самое страшное, что может быть на войне. Через окружение, плен, предательство собственного командования. Теперь они снова были в плену и предавшее их правительство готово было превратить десятки тысяч ни в чем не повинных людей- в рабов.

Раздался шум. Отдавая команды забегали советские офицеры.

Невысокого роста офицер, с дерзкими глазами, застегнутом на все пуговицы немецком мундире — Алексей Бондаренко, усмехнулся:

— Вот и начальство по нашу душу приехало.

Металлические ворота цеха со скрипом распахнулись. За воротами остались крытые грузовики, конвой, собаки.

Пленных построили посреди цеха. Впереди офицеры, сзади рядовые казаки. Все без погон, ремней. В изодранной форме, перевязанные, грязные, небритые, окруженные множеством советских солдат-автоматчиков.

В помещение вошла большая группа военных. Впереди шел крупный, с брюшком военный с красными лампасами на брюках и припухшими мешками под глазами. На его плечах топорщились широченные золотые погоны с маршальскими звездами. В нескольких метрах от него шла целая свита из генералов, полковников и адъютантов. По краям ряд вооруженных бойцов. Стволы автоматов были направлены на пленных.

Это был командующий 3м Украинским фронтом маршал Толбухин, пожелавший взглянуть на русских, так ожесточенно сражавшихся против его бойцов.

Громко стуча каблуками по каменному полу, в полной тишине группа советских офицеров прошла через весь цех и остановилась напротив офицеров, одетых в немецкие мундиры. Маршал молча рассматривал пленных, цепляясь взглядом за немецкие петлицы, кокарды. остатки погон и, поморщившись, спросил:

— Старший лейтенант Бондаренко, здесь?

Один из сопровождающих громко крикнул.

— Бондаренко! К маршалу!

Бондаренко шагнул вперед.

Он никогда ничего не рассказывал о себе. Знали только, что из детдомовцев.

В прошлом старший лейтенант Красной армии, сейчас -майор РОА.

В 5м полку командовал взводом, эскадроном. При развертывании Пластунской бригады принял разведывательный дивизион, потом 9й полк.

Офицер редкой отваги и такой же трагичной, горькой судьбы.

Толбухин и Бондаренко несколько мгновений не мигая молча смотрели друг другу в глаза.

— Бывший старший лейтенант, гражданин маршал Советского Союза- сказал Бондаренко.

— Приказа о разжаловании еще не было. Это ты под Питомачей был? — спросил маршал.

— Я.

— Не стыдно тебе, советскому офицеру фашистские погоны таскать? Ты ведь Родине присягал?

— Я Родине не изменял. Что касается присяги, то и вы когда то российскому императору присягали!

Маршал нахмурился.

— Не в твоем положении Бондаренко, сейчас дерзить маршалу.

Потом повернулся к свите, сказал:

— Разбили мне эти два засранца, Бондаренко с Кононовым 703й стрелковый полк Шумилина! Кстати Кононов здесь?

— Нет? Ну ладно, все равно никуда не денется.

Толбухин опять повернулся к Бондаренко.

— Ладно, живи дальше. Во всяком случае, воевал ты храбро. Жаль только, что раньше у меня не оказался.

У Толбухина был хорошо поставленный командный голос, властный взгляд. Во всем чувствовалась порода.

Маршал помолчал. Выдержал паузу.

— Штрафную роту бы тебе дал. Еще бы и героем у меня стал!

Бондаренко ничего не ответил.

— Ну, молчи, молчи, — Толбухин резко развернулся и не дожидаясь сопровождающих вышел из цеха. — Герои, мать вашу!..

* * *

Под вечер к дверям цеха подъехало несколько штабных, открытых машин.

На фоне заката были отчетливо видны фигуры приехавших. В окружении советских офицеров стояли Петр Николаевич Краснов, одетый в немецкий мундир и Андрей Григорьевич Шкуро. Обрюзгший, седоусый в потертой немецкой шинели и фибровым чемоданчиком в руках.