Роджер Желязны - Двери в песке

– Сегодня особый случай.

– Ну, тогда совсем немного.

Я взял бутылку, которую он протягивал мне, и сделал глоток.

– Хорошая штука. Очень хорошая, – похвалил я, возвращая бутылку. – Что это такое? И какой сегодня случай?

– Старый замечательный коньяк, который я берег двадцать лет ради сегодняшнего вечера. Звезды наконец свершили свой огненный путь и встали на нужные места – посылая мне доброе предзнаменование.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я выхожу на покой, мне больше не придется участвовать в этих отвратительных крысиных бегах.

– О, примите мои поздравления. Я ничего не слышал.

– Так и было задумано. Мной. Терпеть не могу прощальных речей. Осталось завершить разные мелкие дела, и я смогу уехать. Наверное, на следующей неделе.

– Ну, надеюсь, вы получите удовольствие от своей отставки. Мне не так часто удается встретить людей, которые разделяют мои интересы. Мне будет вас недоставать.

Он сделал глоток из бутылки, кивнул, но ничего не сказал. Я закурил, посмотрел вниз на спящий город, а потом поднял взгляд на звезды. Ночь выдалась прохладной, ветер был влажным и освежающим. Снизу доносился негромкий шум моторов проезжающих мимо машин – казалось, стрекочут насекомые. Лишь изредка мелькали летучие мыши, на миг закрывая своими крыльями созвездия.

– Алькаид, Мицар, Алиот, – пробормотал я, – Мегрец, Фекда…

– Мерак и Дубхе, – добавил он, закончив перечисление звезд Большой Медведицы, чем изрядно удивил меня: и тем, что расслышал мои слова и тем, что знал названия остальных звезд.

– Они по-прежнему сияют там, где я оставил их много лет тому назад, – продолжал профессор. – Сейчас у меня возникло очень странное чувство – его я и пытаюсь проанализировать сегодня ночью. Доводилось ли тебе вспоминать о каком-нибудь событии из прошлого, которое вдруг становилось таким ярким, что все случившееся с тех пор начинало походить на короткий сон, будто все это произошло с кем-то другим – один майский день и не более того?

– Нет, – ответил я.

– Однажды, когда это с тобой произойдет, вспомни этот коньяк, – сказал он, сделал еще одни глоток и передал мне бутылку.

Я последовал его примеру и вернул коньяк обратно.

– Однако в действительности многие тысячи дней едва ползут. Мелкие шажки, не более того, – продолжал профессор. – Умом я все понимаю, но что-то иное отрицает мое знание. Я отчетливо ощущаю разницу, потому что для меня столь велико отличие прошлого от настоящего. Изменения накапливались. Космические путешествия, подводные города, успехи медицины – даже наш первый контакт с инопланетянами – эти события произошли в разное время, но ведь все остальное при этом не менялось. Мелкие шажки. Одинокие новшества. А потом, в другой раз, случается что-то еще. И еще. Не происходит множественных революционных изменений. Однако процесс постоянно нарастает. И приходит время отправляться на покой. Именно тогда у человека появляется время для размышлений. Он вспоминает свою юность в Кембридже и видит юношу, сидящего на крыше здания. Он смотрит на звезды. Он чувствует под руками черепицу крыши. Все, что произошло вслед за этим, – сплошное калейдоскопическое мелькание в монохроме. Только что он находился здесь, а теперь он уже там. Все остальное мираж. Два различных мира, Фред, два совершенно различных мира – и тот юноша в самом деле не видит, как все произошло, он не заметил момента, когда один мир превратился в другой… Всю сегодняшнюю ночь меня преследует эта мысль.

– А это приятная мысль или нет, – спросил я.

– Сам не знаю. Я еще не успел обдумать эмоциональную сторону вопроса.

– Когда вы придете к какому-нибудь выводу, сообщите о нем мне, ладно? Вы меня заинтриговали.

Профессор рассмеялся. Я тоже.

– Забавно, что вы так и не бросили лазать на крыши, – сказал я.

Он немного помолчал, а потом ответил:

– Насчет крыш, тут все странно получилось… Конечно, когда я был студентом, была такая традиция, хотя мне это нравилось больше, чем другим. Я продолжал заниматься этим еще несколько лет после окончания университета, а потом стал подниматься на крыши зданий все реже и реже, по мере того как переезжал с одного места на другое. И все же порой меня вдруг охватывало сильное желание куда-нибудь забраться. Тогда я брал отпуск и отправлялся туда, где была подходящая архитектура. Ночь за ночью я лазал по крышам зданий и забирался на высокие шпили.

– Акрофилия, – заметил я.

– Верно. Однако окрестить явление еще не значит понять его. Я никогда не мог объяснить, почему я это делал. По правде говоря, и сейчас не могу. Довольно долго я этим не занимался. Возможно, тут все дело в гормональных переменах – средний возраст и все такое. Кто знает? Потом я приехал преподавать сюда. Здесь я вскоре услышал о твоих развлечениях, и ко мне вернулось прежнее влечение, я вновь начал путешествовать по крышам зданий. С тех пор занимаюсь этим постоянно. Теперь я гораздо чаще размышляю о том, почему люди перестают лазать, чем о том, почему начинают.