Томас Диш - 334

– Уж завтра-то прийти должно.

– Наверно.

Франсес по-турецки уселась на пол и принялась начесывать на лицо свои редкие мышастые волосы.

– Прошло уже две недели. Почти.

– Берти?

– Я за него.

– Вчера, в Стювесант-тауне... знаешь, на рынке? – Обретя голос, она отвела с лица длинную прядь. – Я купила две таблетки.

– Круто.

– Нет, другие. Таблетки для... Знаешь, чтоб опять можно было иметь детей? Они меняют то, что в воде. Я подумала, если бы нам взять по штуке...

– Ну нельзя же так, Франсес. Ради Бога! Тебя заставят сделать аборт прежде, чем успеешь произнести Люсиль Мортимер Рэндольф-Клэпп.

Это была ее любимая шутка, собственного сочинения, но Франсес даже не улыбнулась.

– Зачем им знать? В смысле, пока не будет уже слишком поздно.

– Ты в курсе, вообще, что за это бывает? И с мужиком, и с бабой?

– Мне пофиг.

– А мне нет. – И в завершение дискуссии: – Господи Боже.

Собрав в горсть все волосы на затылке, она неуверенными пальцами ввязала в прядь желтоватых нитей узел. Она изо всех сил постаралась, чтобы следующее предложение прозвучало спонтанно.

– Можно бы в Мексике.

– В Мексике! Блин, ты что, вообще ничего, кроме комиксов, не читаешь? – Негодование Берти было тем яростней, что совсем недавно он предлагал Милли фактически то же самое. – В Мексике! Ну ни хрена ж!

Франсес, обидевшись, устроилась перед зеркалом и занялась лосьоном. Полдня – Берти свидетель – уходило у нее на выскабливанье, притиранья и подмазывание. Результатом являлось все то же шелушащееся, неопределенного возраста лицо. Франсес было семнадцать.

Глаза их на мгновение встретились в зеркале. Франсес поспешно отвела взгляд. Берти понял, что письмо его пришло. Что она прочла. Что она знает.

Он подошел к ней и со спины сжал костлявые локти в объемистых складках халата.

– Где оно, Франсес?

– Где что? – Но она знала, она знала.

Он свел локти вместе, как тренер по прыжкам.

– Я... я его выбросила.

– Выбросила! Мое личное письмо?

– Прости. Наверно, не надо было. Я хотела, чтобы ты... Я хотела еще один день, как последние.

– Что там говорилось?

– Берти, хватит!

– Что там, гребаны в рот, говорилось?

– Три балла. Ты получил три балла.

– И все? – отпустил он ее. – Больше ничего?

Она потерла онемевшие локти.

– Там говорилось, что у тебя есть все... основания гордиться тем, что написал. Что три балла – это совсем неплохо. Комиссия, которая оценивала, не знала, сколько тебе нужно. Не веришь – прочти сам. Вот. – Она выдвинула ящик, и там был желтый конверт с маркой Олбани и пылающим факелом знания в другом углу.

– Прочесть не хочешь?

– Я тебе верю.

– Там сказано, что если хочешь добрать недостающий балл, можешь завербоваться на службу.

– Как этот твой старый дружок?

– Берти, мне жаль.

– Мне тоже.

– Может, теперь передумаешь?

– Насчет чего?

– Таблеток, которые я купила.

– Да отстань ты от меня со своими таблетками! Поняла?

– Я никому не скажу, кто отец. Честное слово. Берти, посмотри на меня. Честное слово.

Он посмотрел на слезящиеся, в черных разводах глаза, на сальную шелушащуюся кожу, на тонкогубый рот, никогда широко не улыбающийся, чтобы предательски не выдать факта зубов.

– Лучше уж пойду в сортире сдрочу, чем с тобой. Знаешь, кто ты? Слабоумная.

– Берти, мне все равно, как бы ты меня ни обзывал.

– Ненормальная чертова.

– Я тебя люблю.

Он понял, что должен делать. На хреновину он наткнулся на прошлой неделе, когда рылся в ящиках секретера. Не хлыст, но он не знал, как еще это можно назвать. Там она и была, под стопками нижнего белья.

– Повтори, что ты сказала. – Он ткнул ей хреновину прямо в лицо.

– Берти, я люблю тебя. Серьезно. И больше, по-моему, никто.

– Ну, вот что я тебе на это скажу...

Он ухватил халат за ворот и стянул с ее плеч. Она ни разу не позволяла ему видеть себя голой, и теперь он понял, почему. Тело ее покрывали сплошные кровоподтеки. Задница вся была как открытая рана, в рубцах от хлыста. Вот за что ей платили, не за постель. За это.

Он выдал ей, со всей силы. И продолжал до тех пор, пока не стало уже без разницы, пока все чувства не схлынули напрочь.

В тот же день, не удосужившись сперва хоть бы напиться, он отправился на Таймс-сквер и завербовался в Морскую пехоту, защищать демократию в Бирме. Присягу они принимали вдевятером. Подняв правую руку, они сделали шаг вперед и оттарабанили клятву верности или что-то в таком роде. Потом подошел сержант и натянул на угрюмое лицо Берти черную морпеховскую маску. Новый его регистрационный номер трафаретом нанесли на лоб, большими белыми знаками: МП США 100-7011-Д07. Вот и вся недолга, они стали герильерос.