Томас Диш - Всепоглощающая любовь

Солнце грустно закатилось, где-то за Джерси, в половине пятого пополудни, и поскольку совершенно ничего делать было не нужно (никакого совещания вести, ни за одним кризисом следить, никому выговор объявлять), генеральный секретарь Сенека Трэквейр почел за лучшее отправиться домой. Снаружи моросил холодный декабрьский дождь. Трэквейр двигался по непривычно пустынной 42-ой улице. Мелкие капли, осевшие на толстых стеклах его очков (намеренный анахронизм — очки давно стали отличительным знаком генерального секретаря, таким же, как сигара Черчилля), двоили и заставляли мерцать лампы светящихся гирлянд, развешанных над магистралью, подобно множеству звезд Рождества. Трогательное зрелище. Он поднял меховой воротник пальто и иронично улыбнулся (в последнее время он, кажется, улыбался только таким образом), подумав: «Следи за собой, старина, ты становишься сентиментальным». Сентиментальность сделалась роскошью, которую он не мог себе позволить.

Заметив приближающегося Трэквейра, Джимми, швейцар Тюдор Виллидж, поспешил к нему бегом, держа в руке раскрытый зонт. Он излил на него потоки приветливой чуши. Даже американец не смог бы вынести его чересчур горячего дружелюбия. Джимми был обращенным, разумеется. Большинство людей, принадлежащих низшим классам, были ими. Осуждать их язык не поворачивался.

Тем не менее, Трэквейр это делал. Он винил их. Трэквейр являлся гуманистом, какие встречались в XVIII-ом веке. Он ставил цивилизацию превыше всего и не мог смотреть на ее каждодневное разрушение без чувства глубокой злости по отношению к бесчисленным джимми, позволяющим человечеству стремительно катиться навстречу гибели.

Ах, если бы только одни джимми…

Он вошел в кабину лифта, пол которой был усеян отбросами, и поднялся на последний этаж. Когда он добрался до своих апартаментов, Паулина уже ожидала его на пороге с улыбкой.

— Любовь моя, — произнесла она нежным голосом, застенчиво целуя его в щеку.

Он глянул на нее с неприязнью. Любовь! Господи, насколько же ему стало ненавистно это слово! Оно вызывало в памяти грязные тела, несвежие воротнички, неубранные лифты. Оно представлялось бесцеремонностью и неприличием. Оно означало… вернее, им следовало обозначить крушение всего того, чего человечеству удалось с огромным трудом достичь за долгие века медленной и непоследовательной эволюции.

И очень сомнительно, чтобы он, или вообще кто-либо, мог этому помешать. Любовь, по словам его жены, преодолевает все препятствия.

Как человек атомного века Сенека Трэквейр никогда не относился к сторонникам теории конца-света-в-стенаниях. Но каждый день, похоже, приближал именно такой финал. Австралия, откуда он был родом, имевшая самые высокие в мире показатели по запасам ходячего мяса на душу населения, уже познала голод. Австралийцы перестали забивать овец и коров, они перестали ловить рыбу, они перестали истреблять вредителей… от кроликов до самых низших видов, таких как личинки насекомых. И из-за чего? Из-за любви.

«Даже если она не сумеет преодолеть все препятствия, нас она точно уничтожит», — подумал он. Но удержался от того, чтобы сказать это Паулине, которая была обращенной с сентября. К настоящему времени лишь ничтожная часть человечества оставалась необращенной.

БОГ ЭТО ЛЮБОВЬ. Золотые буквы, налагаясь друг на друга, возникали на фоне нефа кафедрального собора Всех Религий (некогда Святого Патрика). Буквы начали расплываться, и в объективе камеры возник брат Лучезарной Благодати, стоящий на золоченой кафедре. Брат Благодати, опустив глаза, ожидал, когда собравшиеся закончат свое: «Ближе к тебе, Господи».

«Это по случаю корабля, идущего на дно», — подумал Трэквейр.

Гимн закончился, и брат Благодати поднял глянцевые оленьи глаза к камере, чтобы воззвать не только к тысячам верующих, заполнивших кафедральный собор Всех Религий, но и к миллионам обращенных остального мира.

— О, мои дорогие братья и сестры, как хорошо, хорошо, хорошо оказаться снова с вами. Какая радость, какое счастье купаться в лучах вашей любви! Любовь — затопляющая все на свете, животворящий свет, цель всех наших исканий, любовь — открывающая души и поднимающая горы.

Трэквейр начал испытывать теперь уже знакомое ощущение в груди, мерзкий спазм, сопровождавший желание поддаться горячим мольбам этого человека. Затем, после небольшого усилия, все прошло, и Трэквейр снова смог наблюдать за ним критическим взором, с несокрушенным духом.