Мария Галина - Прощай, мой ангел

– Я не очень понимаю, старший...

– Родитель.

– Да. Родитель. Вы хотите сказать...

– Ты...

– Да... Ты хочешь сказать, что за Шевчуком все время следили, и если бы он сам не выдал эту женщину, ее все равно бы взяли.

– Именно это я и хочу сказать, мой милый.

– Но он ее выдал. Сам. Вам... тебе это не кажется странным?

Аскольд пожал плечами.

– Значит, мы его напугали чуть больше, чем намеревались, вот и все. Не думаешь же ты, что он это сделал из лояльности? Среди них нет лояльных. Запомни это раз и навсегда.

– Я понял.

– Ничего ты не понял. – Он снова вскочил, прошелся по комнате. – По крайней мере, сейчас. Тебе еще предстоит учиться. Все эти сводки – нужно их прочесть, чтобы действительно понять.

Он помолчал, потом сказал тихим, мягким шепотом, каким признаются в любви.

– Мы стоим на грани гибели. Катастрофы.

– Кто – мы?

– Гранды, разумеется. Мы уже не в состоянии их удерживать, обезьянок. Они тащат все у нас из-под носа – технологии, идеи, теории... все...

– Ты хочешь уничтожить их?

– Уничтожить? – Он покачал головой. – О, нет! Дитя мое, в том-то вся и беда, что мы не можем их уничтожить. Они осваивают технику гораздо лучше нас. Если мы хотим удержаться, – американцы-то, знаешь, как напирают, – нам потребуются их инженеры и конструкторы, их разработчики... Но это будут изолированные коллективы, мы сможем их контролировать...

– Но Америка...

– Они там не понимают, что играют с огнем. Да, сейчас они обгоняют нас, у них значительное стратегическое преимущество, военно-промышленный комплекс... сейчас они в силе. Но если мы пойдем на союз с Китаем, они не полезут – не рискнут... А еще несколько поколений – и обезьянки их сметут. Ты знаешь, как там выросла их численность – за последние четверть века? Со свободным доступом к антибиотикам...

– Значит, все ограничения... здесь, у нас... лимиты, детская смертность – все планируется?

– Детская смертность? А ты знаешь, какой был бы прирост человеческой популяции, не будь искусственных ограничителей? Да выкинь ты из головы эту демократическую чушь... Посмотри, наконец, на вещи трезво... Это грандам угрожает опасность вымирания – не людям... это их надо спасать... Ты погляди – они ж совсем голову потеряли... все перенимают у этих обезьян, сами хуже обезьян... Вон, даже ты мазней этой увлекся...

Только тут я вспомнил...

– Родитель... А что с Бучко? Ведь он же ничего никому плохого не сделал.

– Понятия не имею, – удивленно ответил Аскольд, – да и какая разница? Он же ничего из себя не представляет, как ты не понимаешь... Никто из них не важен сам по себе... Они важны только в массе – потому что опасны.

Почему-то я не мог заставить себя спросить, что он сделал с Лесем. Не знаю, почему, просто понимал – не надо...

– А Георгий?

– А что – Георгий?

– Он что, тоже опасен?

– Георгий?

Он поколебался, зачем-то подошел к столу, что-то сделал с телефоном, я так и не понял, что... Потом поманил меня пальцем.

– Подойди ближе... вот так... Хорошо... Послушай, дитя мое... Сейчас очень смутное время... Да, я могу тебе показаться излишне жестким, но история поставит все на свои места... Дело не только в том, что человечество оказалось жизнеспособнее нас... Сама структура власти устарела... Из-за дурацкой системы наследования ключевые посты порою достаются представителям боковых ветвей...

– Старшим в роду...

– Что с того... Власть должна принадлежать не тому, кто получает ее по игре случая, а тому, кто к ней готов... Наследника нужно воспитывать... Государственного деятеля нужно воспитывать... Сейчас сложится такая ситуация... чисто случайно... что старшим в роду после меня окажешься ты... Ты примешь эту ношу, когда придет пора... А потом, когда-нибудь, прямое наследование станет традицией. Поскольку себя оправдает. Теперь, дитя мое, ты будешь всегда со мной... Я сам займусь твоим воспитанием.

– Но мне казалось, стар... родитель... Что я для тебя ничего не значу. Я же...

– Немножко диссидентствовал? В глазах общественности это пойдет тебе только на пользу. Мне придется править жесткой рукой – тебя будут приветствовать как либерала. Тебя знают с хорошей стороны – ты демократ, умеешь ладить с обезьянками... Начнешь с послаблений... Чуть отпустишь гайки...

– Но я не хочу – так...

– Тебя никто не спрашивает. Это государственная необходимость. Тяжкая, почти невыносимая ноша, сын мой...

Я молчал. Мне хотелось плакать – жаль, мы этого не умеем. Должно быть, это хоть какое-то облегчение, раз люди плачут. Что он со мной сделал? Зачем?