Уильям Гибсон - Нейромантик

– Зимнее Безмолвие, – пробормотал Кейс себе в колени, – Зимнее Безмолвие...

Становилось темнее, и теперь он дрожал уже не от горя, а от холода, и именно холод заставил его встать.

Колени и локти болели. Из носа текло; Кейс утер нос рукавом куртки, после чего обшарил один за другим ее пустые карманы.

– Господи, – сказал он, ссутулив плечи и пряча ладони под мышками в поисках тепла. – Господи.

Зубы у него начали стучать.

Прилив кончился, на берегу остались красивые песчаные волны, значительно более искусные и ровные, чем исполненные любым токийским роботом-садовником. Сделав несколько десятков шагов по направлению к городу, Кейс оглянулся и посмотрел назад, в сгущающуюся тьму. Следы его шагов цепочкой змеились от места прибытия. До него и вокруг песок был гладким и ровным.

К тому моменту, когда Кейс увидел свет, он, по его мнению, прошел чуть больше километра. Он разговаривал с Рацем, и именно Рац обратил его внимание на свет, на далекое оранжево-красное свечение справа, в стороне от моря. Кейс знал, что Раца здесь нет, что бармен – плод его воображения, а не часть спектакля, который перед ним сейчас разыгрывали, но по большому счету это не имело значения. Кейс вызвал сюда Раца, чтобы хоть как-то собраться с мыслями и немного прийти в себя, но у Раца имелись собственные соображения относительно Кейса и того затруднительного положения, в котором он оказался.

– В самом деле, дружище артист, ты удивляешь меня – какой длинный путь ты способен проделать, чтобы добиться наконец саморазрушения! А какие усилия ты к этому прилагаешь! В Ночном Городе все это у тебя уже было, под самым носом, протяни руку и бери! Темп жизни, чтобы заткнуть глотку голосу рассудка; выпивка, чтобы дело не сбавляло оборотов; Линда для сладкой печали и улица, чтобы не забывать, как крепко надо держать топор. Как же далеко ты сейчас забрался, чтобы оказаться в точно таком же положении! А какие нелепые декорации... Почти игрушечный домик, висящий в космосе, герметически закрытые двери, антикварное барахло из Европы, мертвец, заключенный в маленькую шкатулку, колдовская утварь из Китая... – Рац усмехнулся, с трудом вытаскивая ноги из песка и едва поспевая за Кейсом – розовый манипулятор бармена самодовольно жужжал при каждом его шаге. Несмотря на темноту, Кейс почему-то видел зубы бармена из старой, почерневшей стали.

– Но, наверно, это стиль жизни всех артистов, или я ошибаюсь? Тебе до зарезу было необходимо, чтобы тебе выстроили этот мир, этот пляж, это место. Для того, чтобы умереть здесь.

Кейс остановился и повернулся лицом в сторону шелеста прибоя и свиста поющего под ветром песка.

– Да, – сказал он. – Черт. Но мне казалось...

Кейс пошел на шум моря.

– Эй, артист, – закричал ему в спину Рац. – Свет. Видишь, вон там, свет. Туда. Туда иди...

Кейс снова остановился, пошатнулся и упал на колени в нескольких сантиметрах от ледяной воды.

– Рац? Свет? Рац?

Но темнота была кромешной, сплошной, и единственным звуком был шум прибоя. Кейс поднялся на ноги и попытался вернуться назад по собственным следам.

Прошло еще немного времени. Кейс по-прежнему шел по песку.

И вот он появился перед ним и становился все ярче и ярче с каждым его шагом. Свет. Прямоугольник. Дверь.

– Там костер, – сказал он сам себе, и ветер сорвал и унес слова с его губ.

Это был бункер из камня или бетона, почти полностью занесенный текучим песком. Вход в бункер, в мощной, почти в метр толщиной стене, был низким и очень узким, без двери.

– Эй, – позвал Кейс тихо, – эй...

Его пальцы прикоснулись к холодной стене. Там внутри пылал костер, тени метались на песке перед входом.

Кейс пригнулся и вошел. Для этого ему понадобилось сделать три шага.

Перед очагом из ржавого железного листа, в котором горел плавник, сидела девушка; ветер вытягивал дым наружу через мятую трубу. Единственным источником света в помещении был костер, но едва встретившись с испуганными глазами, Кейс мгновенно узнал повязку из пестрого шелка на ее голове, повязку с узором, напоминающим электронную микросхему.

Он отверг ее объятия, отверг пищу, которую она ему предложила, место рядом с ней в гнезде из старых одеял на потрепанной пластиковой подстилке. В конце концов он скорчился на песке у входа в бункер и смотрел, как она спит, и слушал ветер, свистящий над крышей. Каждый час или около того он поднимался, шел к очагу и мешал угли, подбрасывал в костер плавник из груды около стены. Все это было ложью, но холод оставался холодом.