Энн Фортье - Джульетта

Некоторое время мы лежали молча, а потом Дженис сказала со вздохом:

- По-моему, тебе как минимум следует извиниться перед Джулс…

- Джен! - перебила я. - Не лезь не в свое дело.

- А сколько всего тебе пришлось пережить? - настаивала она.

- Это моя собственная вина, - огрызнулась я. - Это я… - И я остановилась, не зная, что сказать.

- Поверить не могу в вашу слепоту! - зарычал Умберто. - Неужели я вас ничему не научил? Вы знали его целую неделю - и на тебе! Ладно бы дурочки были…

- Ты шпионил за нами? - Мне стало жарко от стыда. - Это уже просто…

- Мне нужно было палио! - огрызнулся Умберто. - Все прошло бы гладко, если бы не вы…

- Кстати, к разговору, - перебила его Дженис. - Что Алессандро знал обо всем этом?

- Лишь необходимый минимум, - бросил Умберто. - Он знал, что Джульетта - внучка Евы-Марии, но считал, что крестная хочет сказать ей об этом лично. Вот и все. Я уже говорил: мы не могли рисковать вмешательством полиции, поэтому Ева-Мария не сказала Алессандро о церемонии с кольцом и кинжалом - он узнал обо всем прямо во время обряда и, поверьте, остался крайне недоволен, что его держали за болвана. Но все равно согласился помогать, когда Ева-Мария сказала - для нее и для Джульетты очень важно провести церемонию снятия старинного родового проклятия. - Умберто помолчал и добавил мягче: - Очень жаль, что все так закончилось.

- А кто сказал, что все уже закончилось? - парировала Дженис.

Вслух Умберто ничего не сказал, но я знала, что мы думаем об одном и том же: «Еще как закончилось. Теперь нам всем крышка».

Мы лежали на жестком полу в тяжелом молчании. Темнота подступала со всех сторон, просачиваясь внутрь сквозь бесчисленные маленькие ранки и наполняя меня отчаянием. Страх, который я испытывала раньше, когда меня преследовал Бруно Каррера или когда мы с Дженис оказались в Боттини, нельзя было и сравнивать с тем, что я чувствовала сейчас, разрываемая сожалением и сознанием того, что уже ничего не исправишь.

- Знаешь, просто любопытно, - пробормотала Дженис, явно думая о другом, но, возможно, о чем-то столь же невеселом. - Ты ее любил? Ну, маму? - И, не дождавшись немедленного ответа, прибавила: - А она тебя… любила?

Умберто вздохнул.

- Она любила меня ненавидеть. Это было для нее слаще меда. Диана говорила, что гремучая война заложена в наших генах, и не желала ничего менять. Она называла меня… - Он помолчал, справляясь с собой, и сказал ровно: - Нино.

Спустя целую вечность фургон остановился. Я почти забыла, куда мы едем и зачем, и только когда в раме распахнувшихся дверец появились силуэты Кокко и его дружков на фоне залитого лунным светом Сиенского собора, память вернулась ко мне как удар в живот.

Бандиты живо вытащили нас из фургона за лодыжки, как какой-нибудь неживой груз, и забрались внутрь, чтобы вывести брата Лоренцо. Все произошло так быстро, что я едва успела краем сознания отметить боль от ударов о рифленый пол. Мы с Дженис, пошатываясь, стояли там, где нас поставили, не в силах держаться прямо после долгой поездки лежа в темноте.

- Эй, смотри. - В шепоте Дженис явственно послышалась надежда. - Музыканты!

Она не ошиблась. Три машины были припаркованы на расстоянии броска камня от нашего фургона, и шестеро мужчин в смокингах, с футлярами виолончели и скрипок курили и перебрасывались шутками. В душе шевельнулось облегчение, но Кокко направился к ним, подняв руку в знак приветствия, и я поняла, что эти люди приехали из Неаполя не музыку играть.

При виде меня и Дженис мужчины тут же начали выражать свое восхищение. Нимало не заботясь о шуме, они заулюлюкали и засвистели, пытаясь привлечь к себе наше внимание. Умберто даже не старался унять потеху; нам крупно повезет, если он и мы останемся в живых. Когда гангстеры увидели, как из фургона вывели брата Лоренцо, веселье стихло, сменившись неловкостью. Они опустили головы, затеребили свои футляры и принялись там что-то поправлять, совсем как школьники при появлении учителя.

Для гуляющих на площади, а народу в тот вечер было немало, в основном туристы и подростки, мы выглядели обычными местными жителями, вернувшимися с какого-нибудь праздника по случаю Палио. Люди Кокко не переставали болтать и похохатывать, а в центре группы покорно шли мы с Дженис, обернутые флагами контрады, элегантно скрывавшими наручники и пружинные ножи, приставленные к нашим ребрам.

Когда мы подошли к главному входу Санта-Марии делла Скала, я вдруг заметила маэстро Липпи с мольбертом, поглощенного мыслями о неземных материях. Не осмеливаясь позвать или подать знак, я смотрела на него так пристально, как могла, надеясь привлечь его внимание какими-нибудь флюидами. Но когда художник, наконец, взглянул на нашу группу, он скользнул по нас равнодушным взглядом, не узнав, я совсем пала духом от разочарования.