Песах Амнуэль: День последний – день первый

Мир альтернатив. Тогда я думал, что он хорош. А сейчас?

Жертвами этого порядка – плюс невозможен без минуса – стали последние хищники планеты. Смотри, Лина, – подумал я, но она и сама видела. Какой это был красавец! Царь зверей! Он еще не успел отощать, хотя последнюю антилопу задрал неделю назад. Лев бежал по пустыне – рыжий на желтом – и рычал, гривастая голова была опущена к земле, он не был похож на других львов, оставшихся в живых: те как побитые псы трусили взад и вперед, а некоторые и вовсе смирились, лежали на камнях, поджав хвосты и не обращая внимания на скулящих львиц. Нет, этот – жил! Мы любовались красавцем, я сказал Слово, и в пустыне появился человек – единственный в животном царстве. Гигант-Геркулес, играющий мускулами. Иешуа.

Они встретились. Остановились друг перед другом. Я не вмешивался, я ничего не хотел знать заранее. Лев и Геркулес стояли и... ничего не происходило.

– Иешуа, – сказал я укоризненно.

– Нет, – прошептала Лина, – я не хочу. Красота должна жить. Пожалуйста. Остановись. Слышишь?

Лев прыгнул. Это был красивый прыжок – рыжая молния, но Иешуа мгновенно отступил, и зверь промахнулся. Он упал на четыре лапы, спружинил и прыгнул опять. Иешуа мог отступить и на этот раз – он ведь предвидел любое движение противника, любое его звериное желание, – но остался на месте. Огромная туша сбила Иешуа с ног, он был готов к этому и вытянул руки – лежа, – обхватил голову льва, притянул к себе, силы были равны, так я пожелал. Зверь не мог раскрыть пасть, они так и лежали, обнявшись, человек внизу, лев сверху. Зверь колотил хвостом по песку, он был вчетверо больше Иешуа, но мгновение спустя позиция изменилась – Иешуа выскользнул из-под туши, вскочил на ноги, они опять стояли друг перед другом, тяжело дыша, готовые к новой схватке.

Мы с Линой ждали, и мы решили – если лев победит, если Иешуа вынужден будет применить хотя бы один "запрещенный" прием, я оставлю этот Мир таким, каков он сейчас. Оставлю, остановлю, и пусть маятник качнется назад. Это жалость, и следовательно – жестокость, но я позволил себе на время расслабиться, поддаться женской, все еще человеческой, способности Лины жалеть то, чего жалеть нельзя. Для тебя, Лина. Пусть так. Я дам Миру шанс. Ты видишь – я уступил. Судьба Мира решится не умом (откуда он у льва?), не добром (что в нем понимает животное?) – но силой. Значит, сила и будет править Миром. И все пойдет по-старому, и мы потеряем время – миллионы лет.

Лев прыгнул. Иешуа опоздал на мгновение и оказался на земле, хищник раскрыл пасть, мощным рыком огласив окрестности, и это выражение звериной радости его погубило. Иешуа схватил руками его верхние и нижние клыки, поднялся на ноги, образовалась скульптура – "Самсон, раздирающий пасть льва". Рык перешел в вой и захлебнулся. Еще минута, и все было кончено. Царь зверей стал тряпичной куклой, и я произнес Слово. Лев исчез, и исчезла с песка кровь. И все живые твари на планете.

Кончено, Лина. Иешуа победил, чтобы никогда впредь сила не правила Миром. Мир стал таким, каким был после Дня четвертого. И не таким, потому что конец никогда не совпадает с началом.

Я увидел Мир, каким он стал, но мог ли я сказать "вот хорошо весьма"?

И было утро, и настал вечер – День девятый.

Своеобразный принцип неопределенности: чем ближе становился момент Истока, тем менее я был локализован в пространстве и времени. Я был везде – пока в пределах Солнечной системы, и всегда – пока в пределах миллиарда лет. Я видел, воспринимал и мог изменить все в этих границах, и я знал, что границы эти расширяются беспредельно.

Я переставил Землю ближе к орбите Юпитера, поместив ее в точке либрации, а остальные планеты сбросил на Солнце.

Мы с Линой только ахнули, когда раскаленные капли шлепнулись в бурлящий океан хромосферы и далеко в космос потек, распадаясь на струи, огромный протуберанец, он пронзил и нас с Линой, горячий, прозрачный, легкий – тающий след того, что называлось Солнечной системой.

Я не вмешивался ни во что, происходившее на Земле. Холод. Вечная мерзлота. Растения погибли сразу – за один миг по сравнению с длительностью этого дня – Дня десятого.

На Средне-русской возвышенности снег лежал трехметровым слоем, скрывшим бывшие дороги, из-под снега выглядывали тут и там обледенелые стволы. Время сделало все, что я сам делать не собирался. День десятый продолжался по земным меркам десятки миллионов лет, и сейчас никакой археолог, если бы он вдруг появился, не раскопал бы того, что когда-то было Кремлем или пирамидой Хуфу, или Великой китайской стеной, разве что расколотые и ставшие почти песком камни больших плотин еще сохранились на многометровой глубине.