Я бросил "дипломат" в угол и набрал номер. Лина была дома, я услышал голос, все интонации которого знал, и сразу успокоился. Так было всегда: когда мы не виделись или хотя бы не переговаривались по телефону, я был напряжен, мне казалось, что я теряю себя, и лишь услышав голос, я чувствовал, что напряжение уходит, выливается, будто вода из бассейна, мне даже начинало казаться, что вокруг меня образуется лужа из этого покинувшего меня ощущения.
– Господи, Стас, – ахнула она, – ты вернулся!
Будто я приехал не из Крымской обсерватории, а с Луны, и отсутствовал не десять дней, а по крайней мере год!
– Линочка, – сказал я, – где ты пропадала? Я звонил из аэропорта...
– Мы отоваривались... Господи, это неважно! Расскажи, как у тебя. Ты провел наблюдения? Погода была? Стас, как я соскучилась! Неужели мы увидимся только завтра?
Завтра – значит, во время обеденного перерыва, когда мы сядем на нашей скамейке в парке около проектного института, где работала Лина, и будем смотреть друг на друга, и говорить, говорить... Почему завтра? Сейчас! Вот только отдохну немного. У Лины все в порядке, а голова с дороги тяжелая, нужно отоспаться... В общем, как обычно.
– Завтра в час, – сказал я фразу, ставшую за эти годы такой же привычной, как чтение книг перед сном. Я успокоился. Лина ждала меня, завтра я расскажу ей о том, какое в Крыму глубокое небо, о линиях железа в спектре Новой Орла и украинской валюте, которую я не сумел обменять – обо всем.
– Хорошо, – согласилась Лина, и я положил трубку, думая о том, как хорошо смогу поспать до утра – ни наблюдений, ни ночных диспутов!
О Мессии я впервые услышал за ужином – тетка Лида решила накормить меня котлетами из мяса, купленного мной еще месяц назад. По-моему, котлеты были хлебными – в точности, как в обсерваторской столовке.
– Тут один псих объявился, – сказала тетка Лида. – Мессия.
– Не понял, – сказал я.
– Типичный Христос, если смотреть издали.
Пришелец, как я понял из рассказа тетки Лиды, не объявлял своего имени. Почему же – Мессия? Только потому, что похож на Христа? Таких нынче пруд пруди.
– Ну понятно – не настоящий Мессия, – согласилась тетка Лида, – тот бы как ахнул весь этот бардак... Псих, блаженный, ходит, беседует. В церковь, говорят, забрел, постоял перед образами, не понравилось, на распятие смотрел, головой качал... С людьми разговаривает – о прошлом, о будущем.
– И с вами говорил? – спросил я.
Оказалось – говорил. Странный был, судя по всему, разговор. Продолжался он несколько минут – тетка Лида торопилась к дочери, живущей с мужем аж в Бирюлево, и посматривала на часы, но успела рассказать мужчине, подошедшему к ней в нашем дворе, все, что только можно и нельзя – всю свою жизнь, и жизнь дочери, и о зяте рассказала, большом, по ее словам, хапуге. И даже о квартиранте, дальнем родственнике, тихом ученом, считающем звезды. О войне, эвакуации, погибших братьях, бедности, работе, смерти мужа... Типичную жизнь советской женщины, застрявшей в грязной луже на покрытой колдобинами дороге к коммунизму.
– Да вот он, – сказала тетка Лида, выглянув в окно.
В колодце двора стоял некто, и я видел только заросшую макушку. Заныло сердце и по левой руке побежали мурашки – толпой вниз, к ладони. И заломило в затылке. А мужчина, то ли ощутив мой взгляд, то ли еще почему-то поднял голову. Вряд ли он мог высмотреть меня в окне четвертого этажа, и все-таки наши взгляды встретились.
Я взлетел. Точно! Мне показалось, что ноги не ощущают опоры, я болтал ими в воздухе, спешил вцепиться руками во что-нибудь надежное – в гардинную перекладину под потолком. А человек смотрел мне в глаза, и я, вовсе не отличаясь остротой зрения, видел каждую пору на его скуластом бородатом лице, темно-коричневом от крепкого южного загара.
В следующее мгновение я понял, что по-прежнему сижу за кухонным столом у окна, никакой левитации нет в помине, а есть, наверно, гипноз или что-нибудь в этом духе, потому что неожиданно захотелось спуститься вниз и выслушать этого человека.
Что я и сделал.
Он ждал меня у высокого тополя на детской площадке. Голос у него был низким, со множеством обертонов, и менялся как луч света, проходящий сквозь призмы разной толщины.
– Мир тебе, – сказал он, и мы обнялись. Я почему-то точно знал, что сделать нужно именно так, что это – естественная форма приветствия. Где – естественная?
– Тебя называют Мессией, – сказал я, оглядев его с головы до ног. Пожалуй, если бы я был художником, то действительно назвал бы так написанный с него портрет.
Читать дальше