Песах Амнуэль - День последний – день первый

Иешуа принес на подносе чашки с чаем, пахнувшим пряностями, каких у меня никогда не было, и чем-то еще, по-человечески совершенно неопределимым. Я отпил немного (Господи – нектар...) и спросил:

– Ты знаешь меня, Линочка, я всегда был бесхребетным, верно?

– Ты всегда был упрямым, – сказала она, – и делал только то, что считал нужным.

– Но ты говорила...

– Мало ли... Я хотела, чтобы мы были вместе, а ты не решался.

– Вот видишь...

– Нет, не то. Ты считал почему-то, что рано. И я хотела тебя растормошить.

– Ну неважно, я сам себя считал тюфяком. А несколько дней назад явился вот этот – Иешуа. И потребовал решения. Как по-твоему, кто он?

– Мессия, – не задумываясь ответила Лина. – Посланник Божий.

Она была совершенно серьезна!

– Ты веришь, что есть Бог?

– Он есть, – сказала Лина, и я подумал, что совсем не знаю женщину, которую люблю.

– Я имею в виду не того Бога, который в нас, который дух, природа и все такое...

– Я тоже не это имею в виду, Стас. Родной мой, говори все, что думаешь. Я вижу, что творится с тобой. И слышу – особенно сегодня. Не мог весь мир сойти с ума! Говорят, что это конец света. Пришел Мессия и возвестил. Вот он. И если он действительно Мессия, и если это конец, и если он подает тебе чай...

– Тебе тоже...

– Стас, это какое-то безумие.

– Линочка, послушай меня. После сотворения Мира Бог отдыхал, началась Суббота, которая длилась миллионы лет, и дух Божий обрел оболочку в одном из тех существ, что он сам создал – в человеке. Я пока не могу вспомнить все, но одно знаю: Бог был всемогущим, когда из Хаоса творил Вселенную. Тогда он действительно мог все. Но уже после Дня первого сила его (или точнее сказать – энергия?) перестала быть бесконечной. Еще меньше стала она после Дня второго. Сила передавалась его созданиям, растворялась в них. Бог отдавал Миру себя и слабел. Создавая человека, он и сам уже был почти человеком. Приближалась Суббота, время, когда Бог не мог больше ничего. Сотворив людей, Бог сам стал человеком. Он переходил из одной человеческой оболочки в другую и со временем вовсе забыл, кем был и что умел. Человечество оказалось предоставлено себе. Оно жило не под Богом, а рядом с ним, вместе.

Лина смотрела мне в глаза, не слушала меня, а высматривала мои мысли, и я видел – понимала больше, чем я мог выразить словами. Женщины, – подумал я, – никому не дано понять их, даже Богу.

– Это ты...

– Да. Я – тряпка, бесхребетный интеллигент, но я тот, кто должен был решить.

– Быть или не быть – всем?

– Первая попытка сотворить разум. Первая попытка всегда обречена на неудачу. И нужно начать сначала. С самого Истока, потому что нужна – опять! – бесконечная сила. Не очень большая, не огромная, а бесконечная.

– Чтобы повернуть галактики...

– Сила не нужна была. Достаточно решения. Сеятель слово сеет. Все остальное было заложено Богом еще тогда, когда он в силах был это сделать. Вначале. И решить – да или нет – мог только Он.

– То есть, ты?

– Ты думаешь, что я несу чушь, Линочка?

– Стас, я люблю тебя. Я знаю тебя. Ты себя не знал, а я знала.

– Что знала? – ошеломленно сказал я.

– Ты не такой как все. То, что ты сейчас говорил, я не очень поняла. То, что сейчас происходит, я не понимаю вообще. Но... Если мы будем вместе... Мне больше ничего не нужно. И не страшно. Ничего! Понимаешь?

Я обошел стол и обнял Лину. Иешуа тихо вышел из комнаты. Я повернул Лину к себе вместе со стулом, опустился на колени, я погружался взглядом в ее глаза будто падал в бездну собственной памяти. Я знал, что Лина видит сейчас и чувствует то же, что и я. Была ли это телепатия или нечто иное, духовно более высокое? Я мог бы ответить на этот вопрос, как и на многие другие, но меня интересовало иное.

Мы вспоминали.

Гора была – Синай. Угрюмые скалы, похожие на лунные кратеры, и ни на что земное не похожие вообще. Смотреть вниз – страшно, смотреть вверх – трудно и страшно тоже. У тех, кто карабкался по валунам, пытаясь добраться до огромного бурого пятна на вершине, были суровые лица странников, бородатые, с большими, нависающими тучей, бровями. Одеты они были, впрочем, традиционно для местных жителей – грубая дерюга едва покрывала тело, избитое частыми падениями и ночлегом на голых камнях.

Они стремились достичь вершины, потому что видели в этом некий высший смысл, в очертаниях бурого пятна чудился им призыв, божественное послание – нечто, без чего им уже невмоготу было жить.