Андрэ Нортон - Сын звездного человека

Теперь вожак подошел и встал между пленниками. Форс отвернулся от клетки с крысами, чтобы твердо встретить взгляд этих странных глаз.

Но горец не мог прочитать на них ничего понятного, а выступающие челюсти Чудища не выражали никаких эмоций, понятных человеку. Вожак Чудищ мог быть сильно возбужден, обижен или всего лишь полон любопытства. Он уставился сначала на одного из привязанных пленников, а потом на другого.

Следующий его шаг мог быть продиктован любопытством, потому что он вдруг сел между ними, скрестив ноги, и произнес первые настоящие слова, когда-либо слышанные Форсом от Чудищ из города.

– Ты – где? – Он спросил это у степняка, который не захотел или не смог ответить.

Вожак Чудищ нагнулся. С расчетливостью, которая была столь же жестокой, как и сам удар, с силой хлестнул пленника по рту, разбив ему губы. Затем он повернулся к Форсу и повторил свой вопрос.

– С юга, – прохрипел Форс.

– Юга, – повторил вожак, странно искажая это слово. – Что на юг?

– Люди – много, много людей. Десять десятков...

Но эта сумма была вне пределов понимания этой твари или он не поверил в ее правдивость. Вожак закудахтал в жуткой пародии на смех и, взмахнув кулаком, обрушил удар на раненую руку Форса. Тот потерял сознание, погрузившись в темноту, пронизанную болью.

Крик снова привел его в сознание. Эхо этого крика все еще звенело у него в ушах, когда он заставил свои глаза открыться, попытавшись разобраться в бешено плывущих пятнах света и тени. Второй крик боли и ужаса привел его в себя.

Вожак Чудищ все еще сидел между пленниками и на вытянутой руке держал извивающееся тело одной из голодных крыс. На клыках этой твари было что-то красное, и еще больше красных пятен упало на ее грудь и передние лапы. Она изо всех сил сражалась с вожаком, не пускающим ее к пище.

Кровавые раны на руке и боку степняка рассказали Форсу обо всем.

Искаженное лицо степняка было маской мучительного отчаяния. Он ругался неразборчивыми словами, переходившими в пронзительный крик всякий раз, как только вожак Чудищ подносил крысу поближе.

Но отчаянные рычания пленника прервал крик ярости, изданный вожаком.

Крыса изловчилась и куснула один из державших ее пальцев. Вожак Чудищ с рычанием перекрутил извивающееся тело. Раздался треск, и неподвижная теперь тварь была отброшена. У нее был сломан хребет. Вожак поднялся на ноги, сунув укушенный палец в рот.

Отсрочка – но надолго ли? Чудища, казалось, чувствовали себя в безопасности там, где они разбили свой лагерь. Они не шли вперед на ночь глядя – но как раз в то мгновение, когда Форс подумал об этом, картина изменилась. Из кустов появились еще двое Чудищ. С собой они тащили изрубленное и растоптанное тело одного из своих. По этому поводу они провели поспешное совещание, а затем вожак пролаял приказ. Крысоносец поднял свою ношу, а четверо самых крупных его собратьев подошли к пленникам.

Путы рассекли ножами, и их рывками и тычками подняли на ноги. Когда стало ясно, что ни один их них не мог идти самостоятельно, последовало второе совещание. По жестам Чудищ Форс догадался, что некоторые из них были за то, чтобы сразу же убить их. Вожак был против этого. Два Чудища ушли и вскоре вернулись с молодыми крепкими деревцами, даже не очищенными от веток. Через минуту-другую Форс оказался привязанным к одному из них лицом вниз, и двое Чудищ потащили его, идя обманчиво легким шагом.

Он никогда потом не думал о той ночи. Несшие его Чудища время от времени менялись, но сам он качался в прострации, пробуждаясь только тогда, когда его больно бросали на землю. И они, наверное, на какое-то время остановились, потому что он услышал звук.

Он лежал на земле, плотно прижавшись к ней ухом. И он решил, что дробный стук, который он слышал, был шумом крови, струящейся по его охваченному лихорадкой телу – или же он был еще одним мрачным кошмаром. Но стук продолжался, звучал все время, живой и пробуждающий память. Когда-то, давным-давно, он уже слышал такой звук – и он имел значение. Но значение было утеряно. Сейчас он осознавал только свое тело, массу боли, которая стала вещью, отдельной от его сознания. Форс удалился прочь – подальше от этой боли – а то, что осталось, не могло думать, оно могло только чувствовать и терпеть.

Ого, теперь эта отдаленная дробь была прервана другим, более близким стуком – два звука зазвучали поочередно. И он некогда знал и тот, и другой. Он должен был следить за красными глазами, уставившиеся на него сквозь щели в клетке: голодные красные глаза, которые следили и ждали, становясь все более голодными и требовательными. И в конце концов, эти глаза будут подходить все ближе и ближе, а с ними будут и зубы. Но это тоже не имело особенно большого значения.