Ольга Ларионова - СОНАТА МОРЯ

Она еще не успела уяснить себе эту внезапно пришедшую на ум формулировку, как рядом зашелестела рассекаемая бортом волна и Теймураз крикнул:

– Руку давай! – И рывком втащил ее в лодку. Он стоял на корме в плавках и прилипшей к мокрому телу рубашке, и его трясло.

– С-сколько я там проб-болталась? – спросила Варвара, обнаруживая, что и ее бьет такая же неуемная дрожь.

– Шесть минут. С большими секундами.

– С-смотри-ка, даже не на пределе… Он смотрел на нее, как на чудо морское.

– Что ты на меня так смотришь, я синющая, да?

– Есть малость.

Она поразилась его сдержанности – ведь на его месте она обязательно спросила бы, как это получилось – шесть минут. Ведь для обычных людей и половина этого срока была недоступной.

– Ладно, не удивляйся, – сжалилась она над ним, – я ведь нэд'о, рожденная в воде, слыхал? Полжизни в море провела, отсюда и минутки лишние. И глубина более чем приличная. Геллеспонт переплываю в любую погоду, как этот… певец Гюльнары. Ну, и еще кое-что от морской ведьмы.

– Ляг на дно, не так холодно будет. Морские ведьмы не тонут, между прочим.

– Между прочим, они не тонут в обычном море, а тут…

– Тут тоже обычное море. Впрочем… – он закусил губы, и его сухая кожа еще сильнее натянулась на скулах. – Может, ты и права. В нашем море, как и во всей Степаниде, что-то бесовское. Только каждый видит это "что-то" по-своему.

Он причалил подальше от лабораторного пирса, чтобы кто-нибудь не пристал с расспросами. Быстро и бережно провел по запутанным тропочкам через парк.

По ступенькам своего домика Варвара поднималась, уже с трудом переставляя ноги и заботясь только об одном: как бы не улечься прямо тут, на крылечке, и не уснуть на пороге. Но Теймураз коротко бросил:

– В душ. И погорячее.

И она поплелась в душевую, тихонечко дивясь тому, что она слушается этого мальчишку, хотя у нее хватало ершистости восставать даже против Сусанина.

Пока она отогревалась, он сварил кофе, густой, сладковато-соленый и чуть ли не с кайенским перцем, а может, и с заветной лероевской травкой. Тошнота разом прошла, но спать хотелось с неослабевающей силой. Пришлось признаться:

– Знаешь, Теймураз, я окончательно скисла.

Он внимательно вглядывался в нее, и она подумала, что тоже впервые так близко видит его узкое оливковое лицо с тяжелыми веками и мокрой прядью волос. Лицо было напряженным.

– Не выйдет, – сказал он. – Во сне ты забудешь какие-то детали. А мне нужно, чтобы ты подробно – очень подробно! – пересказала все, что произошло там, на глубине. У нас тут со многими… происходит. Но похоже, с тобой было не то, что с другими.

Варвара опустила ресницы, нахмурилась, в глубине закрытых век заструились зеленовато мерцающие разводы. А похоже…

– Трудно определить одним словом… Полумиражи.

– Подробнее, пожалуйста. Это не прихоть.

Она вдруг вспомнила Майский Дуб, и неистовый спор, вспыхнувший внезапно, и, вероятно, традиционно, спор фанатиков, в котором она ничегошеньки не поняла; вот и сейчас со своими впечатлениями подольет несколько капелек масла на ту или другую из пылающих сторон… Но на крыльце в этот миг загрохотало, и зычный голос рявкнул:

– Экспонаты тут надобны?

Теймураз страдальчески приподнял брови, отчего стал похож на грустного Пьеро, и двинулся навстречу незваному гостю, нимало не заботясь о том, какое впечатление мог произвести его костюм, состоящий из плавок и плохо отжатой рубахи, местами прилипающей к телу.

Впрочем, на территории биостанции, похоже, экзотичности костюма не придавали ни малейшего значения.

– Надобны, надобны! – крикнула Варвара из-под двух одеял. – Только не входите, я сейчас оденусь!

Экспонаты оказались двумя крупными, с поросенка, разномастными кротами, которых небрежно держал за шкирку белобрысый увалень былинного новгородского типа. Теймураз, по-петушиному взъерошенный, едва-едва доставал ему до груди.

– Любимое начальство жалует на предмет разминки аппаратуры, – пробасил гость, протягивая девушке обмякшие тушки.

Ей почему-то подумалось, что в его памяти, наверное, еще не изгладился образ Кота в сапогах, преподносящего королю двух кроликов от имени маркиза Карабаса.

– Спасибо, я… – Варвара, машинально принявшая на ладони два пестрых тельца, вдруг осеклась и посуровела.

Таксидермия – дело безжалостное, и жестоко оно в первую очередь к самому таксидермисту. А объект, так сказать, производственного процесса – что ему? Его уже приносят не живым зверьком, а такой вот безжизненной тушкой. Случайность ли, болезнь, старость – что бы ни было причиной его гибели, она все равно уже позади и, следовательно, непоправима. Причина ее теперь повлияет разве что на какие-то тонкости при обработке шкурки. Казалось бы, несколько лет практики и привычка исключит возможность горевать по каждому поводу.