Мэтью Стовер - Герои умирают

Его внезапный перенос прошлой ночью пробудил в ней самые мрачные подозрения относительно собственной судьбы – теперь эта загадка буквально пожирала ее.

Зачем Студии отзывать человека в разгар Приключения? Это же совершенно бессмысленно!

И те долгие десять секунд, когда он сидел, застыв, не шевеля даже пальцем… Она уже видела Хэри в таком состоянии, в некоем подобии кататонического ступора. Что же произошло? Он посмотрел на Ламорака и сказал: «Ты. Это ты» – а потом бросил на Ламорака взгляд, который Пэллес приходилось видеть всего несколько раз, – взгляд, полный сжигающей душу ярости, за которой следует приступ немедленного действия.

Такой взгляд она видела на лице Кейна, когда он пришел за ней в лагерь Берна в «Погоне за короной Дал'каннита». Когда он развязал ее, забинтовал ожоги и присыпанные солью порезы – следы развлечений Берна, – она прошептала: «Забери меня отсюда». Так он смотрел на ее раны, на освежеванные трупы Марада и Тизарра, лежавшие рядом с ней в палатке, а потом – в щель между полотнищами – на людей, сделавших с ними это, – те сидели вокруг костра, пили и смеялись.

Он посмотрел на Ламорака так, как смотрел тогда на Берна – но Пэллес не знала причины.

Однако времени на раздумья у нее не было. Время поджимало со всех сторон – надо было еще вывезти из Анханы тридцать шесть токали и спастись самой. Она и так потратила слишком много драгоценного времени, раздумывая о Кейне, о взгляде, появившемся на его лице, когда хрустальное сияние окружило его тело.

Это воспоминание прочно привязалось к ней, и она не могла стряхнуть его; оно возвращалось, едва Пэллес переставала гнать его.

Воспоминание стало навязчивым потому, что Кейн готов был убивать, уже был охвачен ослепительной яростью, которая в иные моменты полностью овладевала им, и ничто уже не было важно, кроме крови и боли. А когда мир вокруг него начал меркнуть, у него было еще полсекунды – но он не атаковал. У него не было времени подумать, просчитать последствия, сделать выбор.

Он рефлекторно отбросил ярость и рванулся к Пэллес.

Она знала, что он пытался сделать, протягивая к ней руки: расширить поле переноса, забрать ее с собой, на Землю, в безопасность. Это потрясло ее, и основательно. Это никак не соответствовало его образу. Приходилось допускать, что он менялся, постепенно и понемногу, в тот период, когда ее не было рядом. Это наводило на мысль, что, возможно, следует узнать его снова.

Она гнала от себя эти, по ее определению, соблазнительные фантазии, которые могут только усугубить сердечную боль. «Это уже прошлое, – повторяла она снова и снова. – Я уже не с ним».

Иногда она ловила себя на том, что завидует его способности отказаться от бойни. Должна быть некая свобода в столь глубокой ненависти, в той ярости, какую испытывал он к Берну, ярости, которой плевать на последствия.

В конце концов, она ведь пострадала от Берна гораздо больше. Это не Кейна заперли в палатке, заставив смотреть на муки и смерть друзей, это не он чувствовал тошнотворные ласки Берна вперемежку с поцелуями горячих углей и холодной болью от игл и ножа. Это не его гнали по улицам, вынуждая прятаться в подвалах и вспоминать убийство Дака и Жака. Но он смог забыть все, даже свою жизнь, за один-единственный шанс уничтожить Берна.

Пэллес всегда отличалась зрелостью мышления, способностью определять приоритеты – например, спасать невинных, оберегать детей, держаться в тени, чтобы никто не мешал обдумывать стратегию, направленную именно на защиту справедливости.

Эти качества предопределялись в какой-то мере дисциплиной, которую требовала ее профессия. Эффективная магия не менее точна, чем математика, и так же, как математика, взыскует холодности рассудка, отрешенности. Но у Пэллес все-таки было подспудное желание – хотя бы раз в жизни наплевать, как Кейн, на все дела.

Пока она взбиралась по лестнице, мысли носились в голове, догоняя одна другую и путаясь, как это зачастую бывает при сильной усталости. Поэтому, когда она вышла на залитую солнцем палубу и увидела восстающие из воды защитные сети в водорослях и слизи, она не сразу поняла, что происходит и почему это так важно.

Верхний край сетей висел на тросе, который пересекал реку и свисал с гигантских лебедок, водруженных на верхушке Первой башни на северо-западе и Шестой на северо-востоке, причем эту башню почти целиком скрывал поворот реки. Сети были сплетены из толстых стальных канатов, каждый шесть футов в длину, а толщиной – с запястье Пэллес. Ячейки соединялись друг с другом, как кольца на кольчуге. Сеть отгородила участок с доками и снующими вдоль городской стены баржами и лодками. Баржа, на которой стояла Пэллес, тоже оказалась в ловушке.