Макс Фрай - Жалобная книга

Вот так вот.

Мне, тем временем, излагают очередную главу бесконечной саги о нелегкой судьбе белокурой Лены. Слушаю ее жалобный щебет вполуха – все как всегда, плюс зуб, следовательно, минус милосердие. Но ничего, держусь. Вставляю порой полтора слова, благо больше от меня и не требуется. Даже скалюсь время от времени – фальшиво, но лучше чем ничего. Лена, пожалуй, не заметит разницы, а с собственной совестью на сей раз договорюсь: форс-мажор, как-никак.

Ох уж этот мне форс-мажор.

Зубная боль не убивает меня, но и сильнее не делает. Что скажете, гражданин Ницше? Не отворачивайтесь, отвечайте, когда вас спрашивают. Нет ответа? Что ж, очко ваше достается команде соперников, и не жалуйтесь потом на суровые наши обычаи…

Тридцать минут моей м у ки и рады бы замереть дрожащим студнем, стать вечностью, но не умеют пока. Иссякли, наконец. Гитлер капут. Ура.

– Спасибо, – щебечет Лена, кутаясь в шкуры нерожденных бараньих младенцев. – Вот, поговорила с вами, так даже зуб болеть перестал. Как сюда шла, разнылся, а пока сидела, перестал.

Вот так-так. Подружка по несчастью, значит.

– У вас зуб болел? – переспрашиваю участливо. – Нужно было мне сказать, попросить таблетку. Что же вы?

– Ну… Неловко было, – мнется. – Но он сразу прошел, зуб-то. Не болит больше, я ж говорю…

Неловко, значит. Лекарство попросить. Ну-ну. Обе мы хороши, конечно…

Она, наконец, уходит, а я пулей несусь к секретеру. Там, в потайном ящичке, хранятся не зловещие сатанинские талисманы, как, наверное, думают некоторые несознательные граждане и гражданочки. А вовсе даже цитрамон. Коего сожру сейчас три таблетки, дабы проняло. Вот такая черная магия, чернее не бывает.

Разрываю бумажную упаковку. Распахнув пасть навстречу спасению, вспоминаю, что нужна еще и вода: если уж вознамерилась столько дряни сразу заглотить, лучше бы ее запить. Оглядываюсь в поисках бутылки нарзана: с утра ведь была, а теперь спряталась. Выходи, партизан, все равно ведь найду и уничтожу!..

И тут я понимаю, что вода мне больше не нужна. И цитрамон не нужен. Зуб мой одумался, присмирел. То есть, не утих, не затаился, не убавил громкость, а просто перестал болеть, так, словно бы не он испохабил мне давешнюю консультацию.

Зуб на мое ворчание реагирует с видом оскорбленной невинности. Мог бы, непременно стал бы сейчас многословно доказывать, что не было ничего. Мне, дескать, померещилось.

Ладно уж. Если даст слово вести себя прилично, сделаем вид, будто, и правда, померещилось. Не было никакой зубной боли. Моя коронка – лучшая в мире, они с зубом – идеальная пара, их союз нерушим. Они еще всем покажут, всех переживут, в том числе и меня. Меня, собственно, в первую очередь.

Да я и не против. Обратный вариант пугает меня куда больше.

И, если уж все так удачно сложилось с зубом, а желающих испытать судьбу на горизонте, вроде бы, не видно, можно потребовать у Маринки положенный мне кофе. С нее, согласно нашему договору, причитается три чашки в день. Сегодня я выпила только одну, а значит, смысл бытия пока для меня не утрачен.

Выхожу в зал, на ходу нащупывая в кармане ключ от своей каморки. Ключ на месте, следовательно, дверь можно захлопнуть. Чтобы ни одна Алиса не пробралась в мою “страну чудес”. Мне, в общем, по барабану, а вот ребенка жалко: разочаруется. Ни тебе летучих мышей по углам, ни скелета в шкафу, ни змей гремучих, даже корня мандрагоры завалящего, и того у меня нет. Только несколько карточных колод, древний, как проституция, ноутбук, да потертая, трижды недоеденная молью дубленка из меха черных баранов, самая демоническая вещь в моем скромном хозяйстве. И самая тяжелая.

Пять часов пополудни, но в кафе почти пусто. Такой уж удивительный день понедельник. Вечер понедельника – благословенное время, когда пусто даже в московских кофейнях. Словно бы начало рабочей недели убивает в людях способность передвигаться, и они лежат в своих офисах, пережидают понедельничный паралич, молчаливые, неприкаянные, лишь зубами клацают жалобно, предвкушая маленькие радости грядущего вторника.

Зато Марина мне рада. Скучно ей, а тут все же развлечение. Подбираю долгополую “форменную” юбку, взбираюсь на табурет у стойки.

– Маринушка, – говорю, – спасай меня немедленно.

– Да как же тебя спасти, душа пропащая? – смеется.

– Сама знаешь. Как всегда.

Кивает, гремит посудой. Три минуты спустя я получаю чашку эспрессо, кусок тростникового сахара, салфетку и пепельницу. Марина, пригорюнившись, разглядывает мою скорбную рожу.