Макс Фрай - Гнезда Химер

– Черт, ребята, я хочу пить. – Настойчиво повторил я, и сам поразился своему грозному реву – только что мне казалось, что я и застонать не могу. Существо жалобно пискнуло и брякнулось на пол. Судя по всему, оно потеряло сознание. Каменное лицо пучеглазого слегка перекосилось, и он поспешно удалился.

Прошла минута – одна из самых длинных минут в моей жизни. Мне по-прежнему не удавалось активизировать свой вялотекущий мыслительный процесс, так что я старательно мучился от жажды и боли – за неимением других развлечений. Наконец он вернулся. Молча протянул здоровенную миску – мне пришлось взять ее обеими руками, одной я ни за что не удержал бы! Руки тут же взвыли от боли, но посудину я все-таки не уронил. Воды в этом объемистом сосуде было совсем немного – не больше стакана. Жидкость показалась мне довольно затхлой и теплой, но она была мокрая, и это с лихвой компенсировало прочие недостатки. После нескольких глотков я понял, что вкус воды был не столько затхлым, сколько чужим – совершенно незнакомый вкус, словно в ней неделю плавали какие-нибудь марсианские водоросли. Тем не менее, я выпил ее до последней капли. Жажда отступила, но боль, кажется, только усилилась. Я снова услышал свой голос – как бы со стороны, словно какая-то часть меня не решалась вернуться в тело и взволнованно наблюдала происходящее с безопасного расстояния. Голос звучал на удивление твердо и властно – иногда я сам себе поражаюсь!

– Мне нужна какая-нибудь мазь от ожогов. Только очень быстро, а то я загнусь.

Пучеглазый снова наморщил лоб. Разумеется, он не понял ни слова. Я заставил себя встать – меня шатало из стороны в сторону, словно я только недавно начал брать уроки пешей ходьбы, но я все-таки приблизился к нему и поднес к его носу свои обожженные руки. Дядя испуганно отшатнулся, машинально схватился за пояс – я с изумлением отметил, что на поясе у него болтается здоровенный кинжал в монументальных ножнах – потом понял, что я не собираюсь драться, и изумленно уставился на мои многострадальные конечности.

По крайней мере, у этого дяди было одно неоспоримое достоинство: он каким-то образом умудрялся правильно интерпретировать мои жалкие попытки объясниться и выполнял мои требования – по крайней мере, пока… Через несколько минут у меня в руках оказалась здоровенная склянка, наполовину наполненная темной резко пахнущей слизью – именно так могла бы выглядеть медуза, умирающая от чумы. Прикосновение к этой мерзости показалось мне отвратительным, но боль в обожженных руках сводила с ума, так что я опасливо обмакнул палец в вонючую жуть и осторожно провел им по запястью. Через мгновение я с изумлением понял, что крошечный кусочек моей плоти зажил своей благополучной жизнью, совершенно не увязывающейся с общим скверным состоянием остального тела. Мазь действовала, и еще как! Я тут же забыл о внезапном приступе брезгливости и поспешно намазал вонючей дрянью обожженные места. Потом я с наслаждением наблюдал, как уходит боль – она отступала удивительно быстро, так тает кусочек льда, случайно угодивший в кипяток. Только теперь я понял, что мои зубы выбивают мелкую дробь – то ли в помещении было холодно, то ли меня просто знобило. Пучеглазый тоже это заметил. Не дожидаясь моего очередного выступления, он огляделся по сторонам, потом решительно кивнул, немного побродил по комнате – судя по всему, что-то искал. Поиски увенчались успехом: он с торжественным полупоклоном вручил мне нечто белое и бесформенное. При рассмотрении загадочное нечто оказалось чем-то средним между просторной рубашкой и коротким банным халатом. Мне показалось, что сей наряд уже давно нуждался в хорошей стирке, но сейчас было не до жиру, годилось все что угодно, лишь бы согреться.

Толстая ткань рубахи действительно оказалась теплой и вполне уютной. Даже несправедливо обиженная давешними ожогами нежная кожа запястий почти не возражала против ее грубого прикосновения – судя по всему, вонючая мазь была воистину чудесным средством! Меня все еще колотило так, что я боялся лишнее слово сказать, чтобы не прикусить язык, но теперь я отлично знал, что температура воздуха тут не при чем. Я постарался расслабить мышцы и дышать медленно и глубоко. Это немного помогло – по крайней мере, дрожь почти унялась, а на большее я и не рассчитывал.

По мере того, как проблемы моего тела худо-бедно утрясались, я начал понемногу обдумывать происходящее. Сказать, что оно мне не нравилось – значит не сказать ничего! Не нравилось – это еще полбеды, хуже всего, что я по-прежнему ничегошеньки не понимал: ни где я нахожусь, ни кто этот пучеглазый мужик, любезно одолживший мне свою одежду, ни что было со мной несколько минут назад – прежде, чем я обнаружил себя в этой полутемной комнатушке, освещенной только пламенем в камине. Я вообще ничего не мог вспомнить, даже обстоятельства, при которых получил ожоги – какое там, собственное имя по-прежнему оставалось для меня загадкой!