Глен Кук - Тьма всех ночей

Они вместе старели, хотя было ясно, что жизнь Марии окончится. Но еще при жизни ей предстояло стать свидетельницей первых ходов Великой Игры, начатой в день ее замужества.

Прошло семь лет после свадьбы. В начале восьмого года родился ребенок – смуглый и пухленький, как его мать, такой же спокойный, но, судя по блеску глаз, – благословленный (или проклятый) умом своего отца.

В один из зимних дней, когда ветер выл вокруг замка и отовсюду валил снег, а лед во дворе Клыкодреда стал в фут толщиной, Вартлоккур, Старев и Мария заняли места перед зеркалом в холодной комнате на верху Башни ветров. Ветер все время усиливался и стенал как бесприютные души. Неприятный день для рождения. Другого рождения, слишком важного для Вартлоккура.

Зеркало позволило заглянуть в очень далекую комнату, находящуюся глубоко внутри другой обдуваемой ветрами башни. Внутри Вороньего Грая, холодного и мощного, как Клыкодред, грубого, как выветренный череп, в доме Королей Бурь, должен был появиться новый член семьи. Девочка.

Мария не все понимала. Ни один из мужчин не удосужился что-либо объяснить. Она чувствовала беспокойство, что ее муж так заинтересован этим событием. Почему? – удивлялась она.

В центре зеркала появилась прикованная к постели женщина.

– Ей не стоило бы обзаводиться детьми, заметил Старец. – Слишком слаба. К тому же ее седьмой, не так ли?

– Да, – сказала Мария. – Она очень страдает.

Вартлоккур дрогнул. Он почувствовал обвинение в словах жены, словно она спрашивала: почему она сама не испытывает эту боль более часто. Она хотела еще детей. Но это обвинение существовало только в его воображении. У Марии не было никаких задних мыслей.

– Схватки уже наступают, – сказал Старец.

– Вовремя, – добавила Мария, сочувствуя.

Муж этой женщины и повивальная бабка двигались к ее кровати. Слуги суетились, принося тряпки, воду и благовония, чтобы облегчить боли. В глубине комнаты мужчина с соколом на плече скармливал дрова гигантскому очагу, безуспешно пытаясь поддержать тепло в комнате.

Женщина из последних сил произвела ребенка – девочку, как и обещали видения. Девочка была уродливой, сморщенной, красной и ничем не примечательной. Но Вартлоккур и Старец помнили другое изображение, когда они видели ее в зеркале взрослой. Отец назвал ее Непантой – так называлось магическое зелье, освобождающее от забот сердце человека. Он поднес ребенка к материнской груди, укутал обеих и вернулся к управлению делами замка. В течение часа непрекращающееся кровотечение прервало жизнь матери.

Когда все закончилось, в Клыкодреде была большая радость. Вартлоккур и Старец объявили всем выходной день и распорядились устроить праздник. Был заколот бык, принесено вино, устроены игры и состязания, а трубач доведен игрой до неистовства. Люди танцевали, пели, веселились. Кроме Марии. Она была смущена более, чем всегда, а ее чувства разбиты.

А затем – трубач.

Когда день близился к вечеру и уровень в винных бочках упал до осадка, когда уже не один бражник перешел от хмельного задора к пьяному отупению, многие утратили веселое настроение. Старец становился все скрытнее и раздражительнее, пока его речь не превратилась в сплошное рычание. С каждой чашей вина время давило на него тяжестью прожитых тысячелетий. Все зло, которое он видел и делал, теперь преследовало его.

– Навами, – бормотал он несколько раз. – Моя вина. – Тоска и злость вернулись, чтобы напомнить, что ждет его в будущем. Старец все больше погружался в депрессию. Смерть, призрака которой он никогда не видел, становилась желанной, любимой, дразнящей леди, вечной мечтой о невозможном.

То же творилось и с Вартлоккуром: по мере того как возбуждение от вина проходило и в его висках заколотился пульс, прошлое вернулось. Он вспомнил все, что хотел бы вычеркнуть из памяти: смерти в давние времена, годы в Шинсане и отзвуки сделок, которые он там заключал. Тех, за которые он получил свое знание. И скрытое зло в использовании людей, которые стали его союзниками в разрушении Ильказара. Сейчас они были мертвы – эти люди и эти дни, – как и многое в нем самом. Сколько людей умерли, проклиная его? Вспомнились крики в погибающем Ильказаре… Они до сих пор преследовали его в страшных ночных кошмарах. Но сейчас благодаря пульсирующей боли, оставленной перепоем, эти кошмары ворвались в его бодрствующий разум…

– Мерзость! – взревел Старец, швыряя пустой флягой в трубача. Он вскочил в гневе и трахнул кулаком по столу. – Я запретил тебе играть это!