Робин Хобб: Ученик убийцы

Но Барричу случалось и раньше обманывать смерть. Опухоль постепенно спадала, лиловые синяки бледнели, и, очнувшись, он быстро начал поправляться. Он не помнил ничего, случившегося после того, как он увел меня из конюшни. Я рассказал ему только то, что он должен был знать. Это было больше безопасного минимума, но таков был мой долг. Он встал раньше меня, хотя сперва у него по временам были головокружения. Но вскоре Баррич начал узнавать конюшни Джампи и в свободное время исследовать город. По вечерам он возвращался, и мы подолгу тихо беседовали. Мы оба избегали тем, о которых знали, что не придем к согласию, и были области, такие как учеба у Чейда, в которых я не мог быть откровенным с ним. Чаще всего мы говорили о собаках, которых он знал, и лошадях, которых он тренировал, а иногда он немного рассказывал о своих днях с Чивэлом. Как-то вечером я рассказал ему о Молли. Он молчал некоторое время, а потом сказал, что слышал, что владелец свечной «Пчелиный бальзам» умер в долгах, а его дочь, которой он предполагал оставить магазин, ушла, чтобы жить с родственниками в городке. Он не помнил, о каком городке шла речь, но знал кого-то, кто должен был знать. Он не насмехался надо мной, но серьезно сказал, что я должен как следует подумать, прежде чем снова увижу ее.

Август больше никогда не применял Скилл. Его унесли с помоста в тот день, но, едва очнувшись от обморока, он потребовал немедленного свидания с Регалом. Полагаю, что он передал послание Верити. Потому что, хотя Регал не пришел навестить нас с Барричем во время нашего лечения, Кетриккен приходила, и, по ее словам, Регал был убежден, что мы быстро и полностью оправимся от наших недугов, поскольку, как и обещал ей, он совершенно простил нас. Она рассказала мне, как Баррич поскользнулся и ударился головой, пытаясь вытащить меня из пруда, куда я свалился во время припадка. Я не знаю, кто состряпал эту историю. Может быть, сама Джонки. Я сомневаюсь, что даже Чейд смог бы придумать что-нибудь получше. Но послание Верити положило конец лидерству Августа в группе и вообще его занятиям Скиллом, насколько я знаю. Мне не известно, был ли он слишком испуган в тот день, или его талант был вырван из него силой Верити. Он покинул двор и уехал в Ивовый Лес, где некогда правили Чивэл и Пейшенс. Полагаю, он поумнел. После своей свадьбы Кетриккен разделила со всем народом Джампи месяц траура по ее брату. Я выяснил, что это в основном колокола, песнопения и воскурение фимиама. Все, принадлежавшее Руриску, было роздано. Ко мне пришел сам Эйод и принес простое серебряное кольцо, которое носил его сын, и наконечник стрелы, пронзившей его грудь. Он недолго разговаривал со мной, рассказал только, что это за предметы, и посоветовал хранить эти воспоминания об исключительном человеке. Он оставил меня в недоумении – я не понял, почему эти предметы были выбраны для меня.

В конце месяца Кетриккен завершила траур. Она пришла пожелать Барричу и мне скорейшего выздоровления и попрощаться с нами до встречи в Баккипе. Короткое мгновение контакта с Верити положило конец всей настороженности принцессы по отношению к нему. Она говорила о своем муже с тихой гордостью и ехала в Баккип охотно, зная, что отдана благородному человеку. Мне было не суждено возвращаться в Баккип рядом с ней во главе свадебной процессии или входить в замок под звуки рога и пляски акробатов, окруженных детьми. Это было место Регала, и он снисходительно занял его. Регал, по-видимому, серьезно отнесся к предостережению Верити. Я не думаю, что брат когда-нибудь полностью простил его, но он отнесся к заговору Регала как к гадкой мальчишеской проделке, и, думаю, это испугало младшего принца больше любого публичного скандала. Те, кто знал об отравлении, в конце концов обвинили в нем Роуда и Северенса. Именно Северенс достал яд, а Роуд принес принцу яблочное вино в подарок. Кетриккен сделала вид, что поверила в неуместную самонадеянность слуг, работавших на неизвестного хозяина. О смерти Руриска никогда открыто не говорили как об отравлении. И я не стал известен как отравитель. Что бы ни было в сердце Регала, его поведение вполне соответствовало любезности младшего принца, сопровождающего домой жену своего брата.

Мое выздоровление было долгим. Джонки лечила меня травами, которые, как она сказала, должны были восстановить то, что было повреждено. Мне бы следовало попытаться изучить ее травы и методы, но голова моя, по-видимому, работала ничуть не лучше моих рук. Я мало помню это время. Мое выздоровление от отравления было мучительно медленным. Джонки надеялась сделать это время менее скучным, устроив меня в Большой библиотеке, но глаза мои быстро уставали и, казалось, как и мои руки, были подвержены беспорядочной дрожи. Большую часть времени я проводил лежа в кровати и думая. Иногда я не знал, хочу ли я вернуться в Баккип. Я думал, смогу ли по-прежнему быть убийцей Шрюда. Я знал, что если вернусь, то должен буду сидеть за столом ниже Регала и видеть его по левую руку от моего короля. Мне придется вести себя с ним как будто он никогда не пытался убить меня и не использовал меня, чтобы отравить человека, которым я восхищался. Как-то вечером я откровенно поговорил об этом с Барричем. Он молча сидел и слушал. Потом он сказал: