Резник Юлия - Не ты

Такси приехало довольно быстро. Самохин устроился на заднем сиденье и отвернулся к окну:

— На Озерную?

— Нет, знаешь… Давай на Крылова.

— Заказ был на Озерную.

Дима, и правда, собирался домой. Поздно уже было, и не хотелось беспокоить Машу, но… Не мог он без нее сейчас. Ему нужно было обнять свою девочку, вдохнуть ее спокойный ненавязчивый аромат. Убедиться, что все хорошо, что она его — и ничего не изменилось. Утешиться рядом с ней.

— Я доплачу.

Маша открыла, сонно щуря глаза. Отступила на шаг, пропуская его в квартиру. Самохин захлопнул дверь и, поймав ее за руку, резко прижал к себе. Она выдохнула, изумленно распахнув и без того огромные глаза.

— Хочу тебя, солнышко.

— Прямо сейчас? — шепнула Мура.

— Да, прямо сейчас, — подтвердил Дима, прежде чем накинуться на ее губы.

Он еще никогда не любил ее так. Несдержанно, дико, неистово! Впиваясь ртом в нежную кожу груди, оставляя следы и царапины.

— Дима… Димочка, тише… Тише, хороший мой! Там же дед… Дим?

— Он спит, маленькая… Слышишь, даже похрапывает…

— Пойдем хотя бы в мою комнату…

— Да, пойдем…

Едва за ними захлопнулась дверь, Самохин волчком крутанул Машу. Распластал её ладошки на стене, прижался к ее спине своей грудью, шаря руками по маленькой попке, пробираясь под подол скромной ночной рубашки.

— Дима… — бессвязно шептала она.

— Люблю… люблю тебя… — повторял Самохин, поглаживая пальцами ее скользкие складочки. А она терялась в нем. В его любви, в его признаниях, озвученных впервые… — вот так, вот так, сладкая… Прогнись!

Маша послушно выгнула спину. И захлебнулась беззвучным криком, когда, не уступая ей ни капли пространства, он резко в нее толкнулся.

— Да… да, мое солнышко. Моя девочка. Моя…

— Люблю тебя!

— Люблю тебя…

Жестко, максимально плотно, глуша ладонью Машины громкие стоны. Толчок за толчком, пока не излился в тесные глубины, отправленный к звездам ее же оргазмом.

Глава 25

Маша волновалась. И хоть она не знала деталей происходящего, понимала, что случившееся может здорово ударить по бизнесу Димы. Было бы проще, если бы он хоть что-нибудь ей объяснил. Но Самохин не посчитал нужным сделать это, а она не решилась спросить. Потому что… ну, чем ему могла помочь студентка и секретарша? Какой совет дать? Их знания и опыт простирались в совершенно разных сферах. Мура очень сомневалась, что смогла бы предложить какой-то выход из ситуации. Она была уверена, что Дима и его заместители просчитали все возможные варианты. Даже те, которые ей самой и в голову бы не пришли. Глядя на плотно прикрытые двери совещательной, она могла лишь только ждать, по-детски скрестив пальцы.

— Привет, чего грустишь?

Маша замерла, а потом осторожно откинулась головой на плечо склонившегося к ней мужчины:

— Я не грущу. Я волнуюсь.

— А волнуешься чего?

Он был таким беспечным, как будто и правда ничего плохого не происходило, сама же Маша так не могла!

— Дим! Ну, ты ведь знаешь! Скажи, у тебя все хорошо?

— У меня? — казалось, Самохин и впрямь удивился.

— Ну, не у меня же! Все бегают, мелькают… Проверки какие-то… Ты весь дерганый, даже приезжаешь не всегда. Но ты не думай, я не в упрек! Просто мне действительно важно знать, что у тебя все нормально!

— Все хорошо, Машенька. Лучше не бывает.

Самохин чмокнул ее в макушку и быстро отстранился. В любой момент в кабинет мог кто угодно войти, и Мура прекрасно понимала, почему он так сделал, но все равно без его таких родных, таких любимых рук ей было ужасно одиноко. Неуютно и как-то зябко…

— Ты же мне скажешь, если что-то будет не так? Пойми, я прекрасно понимаю, что ничем не смогу помочь! Но все же, мне бы хотелось быть рядом. В качестве моральной поддержки, или — я не знаю, как это еще назвать… — Маша смущенно отвернулась, зыркнула на Самохина из-под ресниц. — Я не могу и не хочу быть в стороне, — добавила шепотом.

— Ну, в какой стороне, Маруська? — Дмитрий склонил голову к плечу, пристально разглядывая девушку. — В какой стороне, когда ты — всех сторон пересечение?

Тронутая его словами, Маша улыбнулась:

— Ты никогда меня Маруськой не называл. Только дед и Иван.

— А мне понравилось, как звучит. Тебе идет. Маруська ты и есть, — Самохин дернул краешком губ, и Машу отпустило. И слова его, и улыбка эта скупая… Он совершенно по-особенному улыбался. Не столь часто, как ей бы того хотелось, но, возможно, именно из-за этого так ценны для нее были его улыбки.

— Хочешь, я сегодня с тобою подольше останусь?