Резник Юлия - Не ты

— Сева! Остановись…

— Она молодая, батя! Ей двадцать. Ты думаешь, она мечтала день и ночь торчать в офисе с тобой на пару? Да она жизни не видела! Ей развлекаться хочется, тусить… Ты знаешь, какая у неё мамаша? Знаешь? Машка же ни хрена в этой жизни не видела, и с тобой не увидит тоже!

— Не тебе судить!

Желваки на скулах Самохина проступили чуть сильнее.

— Ты же вообще её не знаешь! И не поймешь никогда! Машке внимание надо! Ты бы видел, как она на студии светилась! Она ср*ным пончикам как кольцу с бриллиантом радовалась. Ты хоть в курсе, что она пончики любит?

Самохин снова посмотрел на часы. Нервно дернул рукой. В голове черте что творилось, он поверить не мог, что оказался в таком дерьме.

— Тебя это не касается, — устало парировал он.

— У тебя же на нее даже времени нет! Ты ни о проблемах ее не знаешь, ни…

— Сева… Закрыли тему. Я знаю все, что мне нужно. Я люблю Машу, она любит меня.

— Да ни х*я ты не знаешь! У нее отца на операцию положили, денег до х*ра надо. Мать ей каждый день звонит, требует помощи. А Машка уже на пределе, потому что эта тварь ей на больное давит! Что смотришь? Не знал? А говоришь, все знаешь!

— Когда?

— Что когда?

— Когда им нужны деньги?

— Ты у меня спрашиваешь? Любишь ты, а я знать должен?!

— Дерьмо!

Самохин отбросил ручку, которую крутил в руках, и встал из-за стола. Подошел к окну, растер переносицу. Вот почему Машка ему ничего не сказала? Самостоятельная, бл*дь. Он ведь помнил прекрасно, какая больная она была после разговора с матерью. Каждое ее слово помнил. И про нелюбовь, и про узелок на палочке, с которым она, наверное, от родителей и ушла. А теперь они и до того узелка добрались. Мародёры хреновы.

— Так, ладно… Ты, Сев, давай уже, домой двигай. У меня… у меня дел под завязку.

— Ты не уступишь?

Самохин отвернулся:

— Ты вообще себя слышишь? Мы, вроде, не на невольничьем рынке, Сева, Маша не товар. У нее своя голова на плечах, и если она со мной — значит, ей того хочется, и ее все устраивает.

Сева ничего не ответил. Только прошел через приемную, тяжело ступая, и Самохин остался один. Выдохнул, только когда за сыном закрылась дверь. Саданул, что есть силы, кулаком по подоконнику. Выругался. Вот знал он, что будет что-то такое. Ж*пой чувствовал. Дима, конечно, недооценил наглость отпрыска, попросившего его подвинуться, но его просьбе все же не удивился. Что же между ними было? Осталось ли что-то сейчас? И чем это что-то может для него обернуться? Он ведь уже жизни своей без Машки не представляет.

Смешно… Первая Севкина любовь, а его последняя. Вон, как встретились. Теперь попробуй, разминись. Его последняя любовь… Он чувствовал ее легкое дыхание. И сердце мучительно сжималось, то колотясь, как сумасшедшее, то замедляя ход. Ничего не хотел. Свихнулся полностью. Только с нею быть, только для нее… Чем дальше, тем хуже. Как неизлечимая болезнь.

— Привет…

Застыла на пороге, улыбается. А он как дурак на нее палится, и поверить не может, что его она.

— Привет, солнышко…

— Я тебе кофе принесла и бутерброд. Ты опять сегодня ничего не ел.

Самохин моргнул, только сейчас сообразив, что Маша и правда пришла не с пустыми руками. Улыбнулся, стальные тиски на сердце немного разжались.

Маша прошла к столу, водрузила на него поднос и зачем-то снова выбежала в приемную.

— Дверь закрыла, — счастливо выдохнула она, забираясь к нему на руки. Они теперь так всегда ели, когда вместе были. Неудобно — жуть, но кого это волнует?

— С говядиной! — обрадовался Дима, разговаривая с набитым ртом.

— Ага! Весь вечер вчера варила, не жесткая?

— Не-а… Вкууушно! Шпашибо…

Он был такой потешный, что Маша не выдержала и рассмеялась. А потом совершенно по-хулигански взлохматила Диме волосы.

— Что Сева хотел? — спросила, отпивая кофе из чашки.

— Да, так… Поболтать.

— Он опять меня звал на кастинг. Давай вместе пойдем? Ну, правда. Ему будет приятно.

— Думаешь? — будто бы невзначай поинтересовался Дима, — а ты хочешь?

Маша пожала плечами:

— Это, наверное, интересно. К тому же, ему не помешает поддержка. Ты слышал.

Маша говорила ровно. Без особого энтузиазма, прямо глядя Диме в глаза и мягко улыбаясь. Она ничего не таила. Тиски разжались еще на миллиметр.

— Ну, значит, пойдем. Главное, не ставь мне в расписание встречи на это время, — пошутил Самохин.

— Заметано! — широко улыбнулась Маша и звонко чмокнула его нос.

И вот тогда его полностью отпустило. Ну, не могла она такого сыграть. Его девочка на нем не меньше свихнулась, чем он сам на ней. Вон… говядину варила на бутерброды! А он-то ее домой только в одиннадцатом часу привез. Во сколько же она спать легла? И запомнила ведь, что он любит.