Леонид Пантелеев: Американская каша

Вдруг он обрадованно закричал.

— Э! О!

Он показывал пальцем куда-то вниз, нам под ноги.

— Там. Там он лежит — кричал негр.

Он кричал по-английски, а может быть даже по-негритянски, но мы хорошо его понимали. Мы настойчиво искали пакет между сваями, куда указывал нам черный палец. В поисках этих принимали участие все, начиная от малышей-первоклассников и кончая Викниксором. Мы орудовали палками, камнями, обрывками каната… Но мы не могли не только подцепить пакет, но и увидать его. Негр уже перелез перила и висел, как обезьяна, держась одной рукой. Другой рукой, ногами, глазами и головой он указывал нам, где нужно искать и где искать бесполезно. Когда мы ошибались, он орал:

— Но! Но!

И сокрушенно размахивал головой. Наконец он не вытерпел и соскочил к нам на набережную. Выхватив у одного из нас палку, он уже собирался спуститься на сваи, когда наверху, на палубе хлопнула стеклянная дверь. Негр вздрогнул, выпрямился и выпустил из рук палку. Она перекувырнулась и полетела в воду. К перилам палубы подошел человек. Это был офицер. В зубах у него дымилась сигара. На синей фуражке сияли золотые звезды. Он был похож немножко на вас… Увидев нашего негра, он закричал так громко и так страшно, что мы застыли. Те, кто сидел на корточках или лежал на животе свесившись над водой, так и остались сидеть и лежать. А негр сорвал с себя свой колпак булочника, поднял голову и жалобным, виноватым голосом стал что-то говорить, что-то объяснять…

— Но! — закричал офицер.

И негр, напялив колпак, проворно взобрался на палубу. На минуту он скрылся из наших глаз. Мы услышали только его крик… Его короткий вопль:

— О-ой.

Офицер ругался. Мы никогда не были в Америке, но хорошо понимали слова, которые он выкрикивал:

— Негодяй! Сволочь! Иди на свое место!

Открылась стеклянная дверь. Но, прежде чем скрыться в каюте, негр еще раз появился перед нами. На одну секунду. Он подбежал к перилам и, вытянув черный палец, показал вниз:

— Там…

Но мы не воспользовались его указаниями.

Мы увидели его лицо — его толстый нос, из которого каплями текла кровь. Мы заорали.

— Камрад! Братишка!

Негр ушел. Убежал. Дверь опять хлопнула. И тут страшная ругань посыпалась на крышу стеклянной каюты.

— Сволочь! — кричали мы. — Мерзавец! Капиталист!

Мы ринулись на приступ огромного корабля. Честное слово, мы готовы были разорвать в клочья офицера вашего республиканского флота. И Викниксору с большим трудом удалось усмирить нас и увести из порта.

Вот случай, который я обещал рассказать вам, почтеннейший господин Гувер.

Быть может вы скажете: ничего особенного. Вероятно, вы думаете именно так. Но к этой истории есть маленькое добавление. И я позволю себе задержать вас еще на одну минуту. Я помню, что "время — деньги".

В тот же вечер наш класс отправлялся в очередной рейс на Курляндскую улицу. Мы шли голодные, наши желудки мятежно волновались и предвкушали обильное угощение. Мы очень спешили, боясь опоздать и остаться без ужина.

Мы быстро поднялись по лестнице. Вошли в зал. Там были раскрыты окна и звездные флаги колыхались под самым потолком. Тяжелые ангелы порхали в облаках пара. Мы сели на свое обычное место у входа в зал, и когда мы садились, над нашими головами улыбались вы, улыбались особенно, — добродушно и самодовольно. Вы как бы предчувствовали, что выбьетесь в президенты. Но вы не предчувствовали того, что случилось минутой позже. Минутой позже раздался отчаянный крик.

Мы только что отдали наши миски ангелу в белом халате и сидели теперь, истекая слюной и нетерпением, когда раздался этот нечеловеческий вопль над нашими головами.

Перед нашим столом стояла начальница пункта — дама, похожая на факельщика из похоронной процессии. Она дрожала всем телом и протягивала свою бледную руку по направлению к стене. Мы обернулись. Вы по-прежнему улыбались, господин Гувер. Но вы улыбались из клетки. Ваше приятное лоснящееся лицо было перечеркнуто крест-накрест химическим карандашом. Возле носа оно было слегка продрано, а на веленевых полях портрета тем же химическим огрызком было начертано: "Old devil". Мы дружно захохотали. Наш воспитатель вскочил. — Кто это сделал? — воскликнул он, стараясь казаться строгим.

Мы не знали тогда, кто это сделал. Будь это что-нибудь другое, сломай мы какую-нибудь вещь, разбей окно или лампу, — мы никогда не сознались бы. А тут, не сговариваясь, мы поднялись над своим столом и хором ответили:

— Я!