Леонид Пантелеев: Американская каша

Но послушайте, что было дальше. Может быть это "дальше" покажется вам не совсем интересным. Но именно здесь начинается то, о чем я хотел написать вам в своем письме.

Наступило знойное лето. По праздничным дням мы ходили купаться на Канонерский остров, который находится в юго-западной части Ленинграда, у выхода в море реки Невы. При основании города Петербурга здесь жили царские канониры и прочие рядовые чины морской службы. Но это было очень давно.

Однажды мы купались до вечера, а вечером возвращались домой через Ленинградский торговый порт. Переехав на лодках Морской канал, мы шли по цементной дороге набережной мимо грузных подъемных кранов, плоских пакгаузов и величайших элеваторов.

Конечно, наш порт поменьше нью-йоркского, но все-таки он представляет собой очень величественную картину вечером, перед заходом солнца, когда розовые пятна ложатся на все предметы, большие и маленькие, и огромные корабли, прибывшие из жарких и холодных стран, соперничают между собой высотой своих мачт и яркостью своих флагов.

На набережной тихо, лишь легкое поскрипывание причальных свай да перезвон склянок нарушают эту тишину. Здесь пахнет морем, смолой, краской, крепкими табаками, мукой и всем прочим, что хранится в пакгаузах и трюмах кораблей: селедками, кофе, машинным маслом, пенькой, деревом… Ящики с импортными машинами стоят у самого берега, и от них тоже пахнет своим особым запахом.

Мы идем нестройной толпой, утомленные, голодные, и лениво собираем окурки. Это — наше любимое занятие. Мы собираем их, как другие мальчики собирают почтовые марки или морские ракушки. Нам попадаются здесь недокуренные сигары, заграничные папиросы, египетские сигареты с толстыми золотыми мундштуками и русские "чиновники". Мы наполняем ими карманы, а иногда украдкой закуриваем и пускаем душистый дым в рукав или за пазуху, за спиной нашего директора Викниксора.

Мы так устали, что уже ничем не интересуемся. Бесчисленные развлечения порта не доставляют нам радости. Мы не катаемся на угольных вагонетках, не пытаемся повернуть лебедку или домкрат, или прочесть по складам иностранное название корабля.

Только один пароход, огромный океанский транспорт, привлекает наше внимание. Широкий полосатый флаг усыпан звездами. Мы считаем их — "кто скорее", сбиваемся, путаемся, спорим. Одни утверждают, что звезд сорок семь, другие — что пятьдесят. Мы догадываемся, что флаг — американский…

Потом мы спрашиваем Викниксора, что значит "Old devil", как написано на борту парохода. Он усмехается и отвечает, что это значит "Старый черт".

Тогда мы замечаем негра, который сидит на баке.

Пароход тяжело нагружен, и палуба его лежит почти на уровне берега. Негр сидит на перилах палубы, обняв руками какую-то рею, какой-то железный столбик, и безмятежно болтает ногами. У него огромные сапоги, такие же черные, как и он сам — его лицо, руки и волосы, выбивающиеся из-под белоснежного, приплюснутого сверху колпака. В нашем городе негр — большая редкость. На улицах Нью-Йорка легче пожалуй встретить слона или белого медведя, чем в Ленинграде негра. Мы останавливаемся в восторге.

— Черный!

— Посмотрите: черный как уголь!..

Тяжелые сапоги перестают приплясывать в воздухе. Негр кивает нам сверху вниз, снимает свой поварской колпак и улыбается. Зубы его блестят как фортепьянные клавиши.

— Улыбается, дьявол, — умиляемся мы.

И с места в карьер мы затеваем обычный бесхитростный, но практичный разговор.

— Здорово, камрад!..

— Э-э-э.

— Как поживаете? Ви лебен?

— Э-э-э.

— Хабен зи сигареттен? Гебен зи, пожалуйста, несколько штук. А?..

Негр нас понимает. Мы говорим на таком языке, в котором и сами ничего не смыслим, но он — догадывается. Он делает грустное лицо, выпячивает губы и пыхтит, как пыхтят курильщики трубок:

— Пах… пах…

Потом он качает головой. Дескать — я некурящий. Он очень опечален этим. Он снова болтает тяжелыми сапогами. Потом вдруг делает хитрое лицо и лезет в карман широченных своих штанов. Он роется в карманах и наконец вытаскивает оттуда что-то… Пачка чего-то… Может быть сухарей, может быть карамели… Нам не достался этот подарок. Он выскользнул из рук черного моряка и упал в небольшую пропасть между каменной набережной и бортом корабля. Мы кинулись к этой пропасти.

— Черт! Утонуло наверно…

— Ясно!

— Ясно, что утонуло!

Внизу качалась вода, было темно. Пакета не было видно. Раздосадованные, мы долго искали его глазами, ругаясь и жалея. Негр тоже свесился с палубы и смотрел в глубину, виновато улыбаясь.