Павел Муратов - Лепорелло

Мы не истратили даром тот день, о, мой Лепорелло! Мы вышли из дома в сверкающее утро, и заботливая хозяйка, синьора Питтони, перевесилась за окно и поглядела нам вслед. Не казалось ли нам с тобой, что веселей и бурней бежит в своих берегах мутный Арно, нежней пахнет голубой жасмин, купленный у Понте Каррайя, и отчетливее щелкает на малолюдных набережных бич флорентийского веттурино? Мы отклонили, однако, его услуги и совершили весь путь пешком.

Мы вкусили с тобой влажность и тень Кашине. Ты выказал здесь себя обычным ленивцем: ворча про себя, ты плелся сзади, дыша часто и тяжело, растеряв за длинную дорогу природную свою резвость. Ты первый завидел автомобиль донны Клары и стал на месте, и, поглядев в твои блестящие глаза, я увидел в них больше лукавых надежд, чем даже сколько их таилось во мне. Но уже, шурша, остановились подле нас колеса, дрогнул кузов, лакированная дверца блеснула, откинувшись, в солнце. Ты с неприличной поспешностью устремился занять свое место на кожаных, нагретых солнечными лучами подушках. Донна Клара, отстранив вуаль, кивала и улыбалась нам. Нам обоим протянула она щедрым движением обе руки, и, пока я, садясь рядом с ней, целовал сквозь перчатку одну, ты ловил другую своим подвижным, смешным, черным носом.

Донна Клара смеялась твоему имени и заставляла меня рассказывать твою историю. Что иное мог я сообщить ей, кроме того немногого, что знал сам? Ты был черным пуделем, которого я застал в маленькой квартирке на Виа-дель-Пургаторио; ее мне уступила синьора Питтони, перебравшись в нижний этаж. Одна из бесчисленных англичанок Флоренции, неведомая мисс Грэм оставила ей тебя в свою очередь. Что заставило ее дать тебе это имя, где подобрала она тебя, под каким небом родился ты и чьи видел лица? Все это оставалось и останется тайной от нас навсегда, о, мой Лепорелло!

Донна Клара смеялась, и я любовался ею. Мы летели по белым дорогам в сторону заранее условленного Поджио а Кайяно; клубилась тонкая пыль, оставляя на губах вкус сельской Италии; серебрились в весеннем полдне равнины, темнели пятна садов, и дальние горы вырезывались в голубом небе, как голубой мираж. Я продолжал. Я описывал твои слабости и предпочтения. Если прозвище твое казалось громким, не оправдывал ли ты его отчасти своим характером? Ты был хорошим слугой и преданным псом, незлобивость твоя была велика, и глубина твоего оптимизма неизмерима. Ты был простодушен и хитер, труслив и дерзок, подвижен и ленив, как твой отдаленный герой. Как он, ты был склонен к простительным воровствам и невинным плутням, как он, любя жар кухонь и запах харчевен, непристойность ночных ухаживаний и задор уличных драк. Ты был даже так верен своему имени, что, приводя в священный ужас синьору Питтони, считавшую тебя оборотнем, издалека чуял винный запах и охотно лакал вино.

Слушая эти россказни, донна Клара смеялась, и я вновь любовался ею, когда наш автомобиль остановился перед высоким порталом Медицейской виллы. Глубок был полдень, на солнечных часах фасада прочерчивала резкая тень точный меридиан. Умолк шум нашего въезда, и веяние жаркой дремоты охватило всех, заставляя нас нехотя сойти на песок и нашего шофера откинуться сонно наг д и сдвинуть с мокрого лба фуражку. Даже и ты был недолго настороже новых приключений и неожиданных встреч, Лепорелло! Ты описал два стремительных круга на опустевшем, поросшем травою дворе, ты спугнул породистых кур сторожа и коротким лаем встретил самого не спешившего нам навстречу старика. Но и твое оживление длилось недолго в этот торжественный час, сражающий бога и смертного. Ты улегся в тени искусных лестниц и высунул свой длинный красный язык. Сделав над собой усилие, донна Клара уже поднималась по ступеням. Внезапно она откинула прочь вуаль и оперлась на мою руку.

Без тебя, молча, близкие друг к другу, рассеянные к повествованиям словоохотливого сторожа, сосредоточенные в своих неназываемых словами ощущениях, мы осмотрели комнаты герцогов и картины их живописцев. Сквозь легкую ткань моя рука чувствовала тонкость и влажность кожи; в полутьме старого зала изменили свой цвет глаза донны Клары, взглянувшей на меня со странным выражением. Она слегка вздрогнула в холоде населенных тенями любви и смерти покоев, и я содрогнулся в ответ ей, в ответ еще разлитым в воздухе зал старинным страстностям. Одно из зеркал тускло отразило нас: мы были вечной парой союзников и врагов, мы видели ясно наш перекрестный вызов и понимали бесповоротно взаимный наш плен.