Александр Гиневский: На клиента

— Не стоит. Посидите, я скоро.

Он пошел, отдал заказ. И когда возвращался, услышал телефонный звонок. Слабый, из-за дверей их раздевалки. Поспешил туда, снял трубку.

— Привет, муженек, — надтреснутый низкий голос ударил в висок. — Как ты там у меня, не дремлешь? Куешь матбазу под семейное благо-го… о, черт!..

— Ты дома?

— Теперь да.

— Опять лыка не вяжешь! Мы же договорились…

— Плевать. Тоже мне господь на страшном суде. Знаешь, с кем я?..

— Заткнись!

В трубке раздался хриплый смех.

— Ты, дуроломчик мой, небось все на Галайбу грешишь. Ну, глупыха. А я ведь с твоим…

Шатунов бросил трубку и, глядя на нее с омерзением, невнятно и грязно выругался.

Ноздри его тонкого носа дрожали.

Он вышел из комнаты, подошел к шахматному столику.

Галайба поднял голову и тут же отвел глаза, догадавшись.

— Ну вот видишь, нашлась, — выдавил участливо. — И нечего скисать.

— Помалкивай, — кожа на скулах Шатунова белела, словно обмороженная.

Он медленно расставлял фигуры.

Взял коробку часов, установил на тех и на других время. Галайба следил искоса, увидел: трехминутка.

Потом Шатунов отнес мостостроителю все, что было готово. Вернулся.

Галайба еще сомневался. Он вопросительно посмотрел на Шатунова, кивнул в сторону зала. Шатунов ответил коротким утвердительным, кивком. Но Галайба все еще колебался. Он сделал жест: кулак с большим отогнутым пальцем в землю.

— Да! — вспыхнул Шатунов.

Галайба снисходительно улыбнулся, мол, хозяин барин. Хотя, собственно, почему, на каком основании именно так разделились роли?.. Но у него не было уже никакого желания выяснять, а там и спорить. Он знал Шатунова, знал, что теперь бесполезно; и поплыл по течению, все убыстряющемуся. В конце концов, еще надо посмотреть, кому выпадет. Он только спросил с угасающей надеждой в голосе:

— А разве сегодня Савельев?

— Савельев.

Разыграли белые и черные. Часы пришлось поставить под правую руку Шатунову.

Галайба сделал первый ход.

Сверху спустился Сытин. Хотел было за чем-то к ним обратиться, но, увидев, с какой торопливостью они давили на кнопки часов, все понял. Посмотрел в зал на смиренно жующего мостостроителя, покачал головой, подумал о нем: «Дернул тебя черт нарваться на их смену…» и поспешил к себе наверх. В голове его опять мелькнуло: «Сгорят, голуби. Когда-нибудь сгорят…»

Игра уже шла на флажках, когда Галайба получил мат. Это означало, что заваривать кашу придется ему. Ему быть «хирургом», а Шатунову — «ассистентом».

— Передохни, — спокойно сказал Шатунов и пошел докармливать мостостроителя.

Потом они сидели у столика, отвернувшись от шахмат. Сосредоточенные, хмурые, без той блаженности на лицах, с какой полагается пребывать в минуты аутотренинга. Они сидели, прислушиваясь к себе, все явственней улавливая поднимающуюся из самых глубин утробы вязкую пену раздражения. Теперь она поднималась уже по подвластным им законам все того же аутотренинга.

— Давай, — сухо и решительно сказал наконец Шатунов.

Галайба поднялся, взял со стола книжечку счетов. На верхнем листе рукой Шатунова уже было написано все как надо.

Он вышел в зал.

— Приятного аппетита.

— Спасибо, — парень недоуменно захлопал глазами на подошедшего Га лайбу, отрывавшего листок. — Вы… А меня…

— Покушали? — мягко остановил его Галайба, давая понять, что оснований для беспокойства нег.

— Да, спасибо большое.

— Тогда получите счет, — Галайба положил перед парнем листок.

Тот и смотреть не стал.

— Сколько?

Галайба назвал сумму.

— Пошиковал, — парень подмигнул Галайбе, полез в карман.

Достал маленький трепаный бумажник, вынул деньги, положил на стол.

— Хватит?

В тоне, каким это было сказано, Галайбе послышались нотки пренебрежения. Даже высокомерия.

А счет был оплачен. С лихвой. Но то, что ЭТОТ клиент не снизошел до того, чтобы взглянуть на него, хотя бы для виду, из чувства такта, показалось Галайбе оскорбительным до унижения.

Вот и пришел он — тот самый градус, которого недоставало, чтобы пена раздражения закипела… Если минуту назад он подходил к столику с тупой вялостью во всем теле, подходил по принуждению, из-под палки Шатунова, то теперь все было иначе. В голове, казалось, открыли форточку для проветривания; там разгуливал холодный ветерок. И даже во рту был освежающий вкус мятного леденца. Все тело подобралось. Каждый мускул как бы снял предохранитель. Лишь темные зрачки в глазах налились смутной осенней тяжестью.