Генри Миллер - Дьеп — Ньюхейвен

Но как только пароход взял курс на Дьеп, мысли мои приняли совершенно иное направление. Я впервые выезжал за пределы Франции и вот теперь возвращаюсь опозоренный, с черным крестом на визе. Что подумают французы? Может, они тоже устроят мне перекрестный допрос? Что я делаю во Франции? На что живу? Не отнимаю ли у французских рабочих кусок хлеба? Не окажусь ли на попечении у государства?

И тут я вдруг запаниковал. А что, если они не дадут мне вернуться в Париж? Пересадят на другой пароход и отправят обратно в Америку? Я ужасно перепугался. В Америку! Отвезут в Нью-Йорк и вывалят там, как мешок гнилых яблок! Пусть только попробуют — я выброшусь за борт. О возвращении в Америку не могло быть и речи. Мне хотелось обратно в Париж. Только бы вернуться в Париж — и я никогда больше не буду сетовать на судьбу. Пусть даже мне предстоит нищенствовать всю оставшуюся жизнь. Лучше быть нищим в Париже, чем миллионером в Нью-Йорке!

Я стал сочинять великолепную речь по-французски, с которой собирался обратиться к чиновникам иммиграционной службы. Речь получилась столь изысканной, столь прочувствованной, что обратная дорога прошла как сон. Я пытался было проспрягать какой-то глагол в сослагательном наклонении, когда неожиданно на горизонте показалась земля, и пассажиры припали к поручням. «Начинается, — подумал я. — Ну, теперь держись, ныряй в сослагательное наклонение — а там уж как получится!»

Я чисто инстинктивно держался в стороне от остальных пассажиров, словно боясь их заразить. Я не знал, что меня ожидает на берегу: то ли agent [3] Сокр. от agent de Sûreté — агент сыскной полиции (франц.). , то ли, едва я ступлю на трап, кто-то вцепится в меня железной хваткой. На деле все оказалось гораздо проще. Как только пароход остановился у причала, капитан, точно так же, как накануне констебль, подошел и, крепко взяв меня за локоть, подвел к поручням, что-бы меня могли рассмотреть стоявшие на берегу. Увидев на набережной человека, которого он искал глазами, капитан поднял левую руку, ткнув указательным пальцем сначала в небо, а затем в меня. С тем же успехом он мог начать считать: «Один! Капуста — один кочан! Крупный рогатый скот — одна голова!» Я скорее был изумлен, чем обижен. В этом его жесте было столько логики, что не имело никакого смысла спорить. В конце концов, я находился на пароходе, пароход подплыл к берегу, меня поджидали — так зачем же посылать каблограмму или звонить по телефону, когда достаточно поднять руку и ткнуть в меня пальцем? Что может быть проще и дешевле?

Когда я увидел, кто ждет меня на берегу, сердце мое ушло в пятки. Это был здоровенный детина с черными усами величиной с велосипедный руль и в огромной, надвинутой на толстые, аппетитные уши шляпе. Даже на расстоянии руки его были похожи на гигантские окорока. Он тоже был одет в черное. Все оборачивалось против меня.

Спускаясь по трапу, я лихорадочно пытался припомнить речь, которую репетировал еще несколько минут назад. В голове не осталось ни единого связного предложения. То, что я бубнил себе под нос, сводилось к следующему: «Oui, monsieur, je suis un Américain — mais je ne suis pas un mendiant. Je vous jure, monsieur, je ne suis pas un mendiant» [4] Да, месье, я американец, но я не нищий. Клянусь, месье, я не нищий (франц.). .

— Votre passeport, s'il vous plaît! [5] Ваш паспорт, пожалуйста! (франц.)

— Oui, monsieur! [6] Да, месье (франц.).

Я знал, что вынужден буду многократно повторять «Oui, monsieun», и каждый раз, когда я произносил эти слова, мне хотелось убить себя. Но что было делать?

Первое, что вколачивают вам в голову, когда вы приезжаете во Францию: «Oui, monsieur! Non, monsieur!» [7] Да, месье! Нет, месье! (франц.) Сначала чувствуешь себя тараканом, но потом привыкаешь и произносишь это бессознательно, и если ваш собеседник не повторяет эти слова без конца, вы ставите это ему на вид. Поэтому, когда у вас неприятности, первое, что приходит на ум: «Oui, monsieur!» — блеете вы, точно старый козел.

Правда, в данном случае мне пришлось произнести этот своеобразный пароль всего пару раз, ибо усатый, как и констебль, был немногословен. Как выяснилось, задача его сводилась к тому, чтобы препроводить меня к другому чиновнику, который тоже потребовал мой паспорт и carte dʼidentité. Здесь меня вежливо попросили сесть. Я сделал это с огромным облегчением и в то же время, провожая глазами усатого, попытался припомнить, где я мог его видеть.

От вчерашнего допроса с пристрастием сегодняшний отличался прежде всего уважением к личности . Думаю, что, даже если б усатый отправил меня на пароходе в Америку, я бы не проклинал судьбу. Он прежде всего держался очень корректно: ни разу не сказал ничего язвительного, грубого, ничего подлого, бесчестного или мстительного. Он говорил на языке своего народа, и в этом языке чувствовалась упорядоченность, внутренняя упорядоченность — следствие большого жизненного опыта. Эта определенность, ясность тем более бросались в глаза на фоне хаотичности его движений. Его окружал почти что непростительный беспорядок. Почти что — ибо вызван этот беспорядок был все-таки чисто человеческими слабостями, человеческими недочетами. Это был беспорядок, в котором вы чувствовали себя как дома, чисто французский беспорядок. Задав мне несколько абсолютно формальных вопросов, он оставил меня в покое. Да, я по-прежнему не представлял себе, как сложится моя дальнейшая судьба, зато одно я знал твердо: каким бы ни было его решение, оно не будет пристрастным, недоброжелательным. Я молча сидел и смотрел, как он работает. Все у него выходило кое-как, ему не подчинялись ни ручка, ни промокательная бумага, ни чернила, ни линейка. Создавалось впечатление, что он только что открыл свою контору и я был его первым клиентом. При этом чувствовалось, что раньше он занимался совсем другими делами, тысячью других дел, а потому его не особенно волновало, если поначалу не все получается, как хотелось бы. Главное, как он себе уже уяснил, было тщательно все записать в соответствующие книги. А также наклеить марки и поставить печати, которые должны были придать делу законный, общепринятый характер. Кто я такой? Что я сделал? Ça ne me regarde pas! [8] Это меня не касается! (франц.) — казалось, говорил он сам себе. «Где вы родились? Где живете в Париже? Когда приехали во Францию?»