Эдна О'Брайен - Девушка с зелеными глазами (отрывок)

— Горю, горю. — Я вскочила. Сигарета застряла за корсажем бюстгальтера, и было страшно больно.

— Mein Gott, тушите ее, — сказала Иоганна и, потащив меня за платье, пыталась сорвать его.

— Иисусе, — сказала Бейба, разражаясь громким хохотом.

— Делай что-нибудь. А! — воскликнула Иоганна, и, повернувшись ко мне, Юджин в тот же миг улыбнулся.

— Это она, чтобы на нее обратили внимание — сказала Бейба и, схватив молочник, стала лить молоко мне за ворот.

— Хорошее, прекрасное молоко, — сказала Иоганна, но было уже слишком поздно. Я была насквозь мокрая — целых полмолочника — и сигарета, естественно, погасла.

— Честно, я думал, ты нас разыгрываешь, — сказал мне Юджин, стараясь подавить смех, чтобы я не обиделась.

— Вы есть глупая девушка, — сказала Иоганна не то мне, не то Бейбе. Я пошла переодеваться.

— Что с тобой, ради Христа, спишь наяву, что ли? — спросила Бейба, когда мы вышли в коридор.

— У тебя прямо-таки идиотский вид.

— Просто я задумалась, — сказала я. Я обдумывала, каким образом заставить Юджина увести меня отсюда, прочь от них, чтобы мы могли целоваться в машине.

— О чем это, позволь тебя спросить?

Я не ответила. Я думала о том вечере, когда он впервые поцеловал меня. Однажды дождливым вечером, направляясь в Сити, мы проходили мимо Лиффи к Таможне, и неожиданно он сказал:

— Я когда-нибудь целовался с тобой? — и он вдруг поцеловал меня в тот самый момент, когда из кино повалили люди. У меня немножко потемнело в глазах и закружилась голова, так что я не знаю, был это короткий или долгий поцелуй. Тогда я полюбила и с тех пор всегда любила эту часть Дублина, потому что здесь я прикоснулась губами к тому его образу, который сама сотворила, и голубиный помет на здании Таможни казался белыми цветами, усыпавшими темный, старинный камень ее ступеней и крыльца. Потом, в машине, я распробовала вкус его языка и мы, как собаки при встрече, обследовали друг у друга лицо, и он сказал мне:

— Развратница.

Пока я так размышляла, Бейба заглянула мне за ворот, посмотреть, какие беды натворила там сигарета. Она так и лежала там, серая и набухшая; на груди был ожог.

— Ступай наверх, переоденься, — сказала она.

— Пошли со мной. — Мне не хотелось оставлять ее с Юджином. Я уже ревновала к тому, как на все, что он ни говорил, она отвечала: «Абсолютно», показывая свои ямочки.

— Ни за что на свете — сказала она, взявшись за ручку двери и взбивая свои темные, пышные, свободно падавшие волосы перед тем, как снова войти туда и усесться рядом с ним. В одетом задом наперед жакете, с выделявшимся на спине темным пятном вырезом и пуговицами, у нее был дурацкий вид.

Наверху я вылила на себя ведро ее духов, попудрилась и переодела платье.

Когда я спустилась вниз, Джанни сидел за старым пианино и мягко брал на пожелтевших клавишах аккорды, что-то напевая под гул общего разговора. Стол был сдвинут к окну, и Бейба объявила мне, что мы будем петь. Прислонившись к углу буфета, она запела своим легким, детским, чистеньким, словно раннее утро, голоском:

Не успели мы захлопать, как она запела другую песню, невообразимо нежную и грустную. В ней говорилось про человека, который однажды в детстве увидел в лесу девушку и с тех пор ее образ, даже когда он стал взрослым, никогда не покидал его. Там был такой припев: «Помни меня, помни меня, о помни до конца своих дней…» В конце, как будто слова песни имели для нее какой-то особый смысл, голос у Бейбы задрожал, и Юджин сказал, что она поет так сладко, как малиновка. Она чуть-чуть покраснела и вздернула рукава выше локтя, потому что в комнате было жарко. Ее покрытые золотистым пушком руки казались тоненькими и хрупкими, когда она опустила их на крышку буфета, прошептав, что ей очень жарко. Я видела, как он смотрел на нее, и знала, что ее пение будет часто звенеть у него в голове.

Вошел Густав. Иоганна открыла вино и, чтобы подольше растянуть его, поставила ликерные рюмочки. Время от времени пели то Бейба, то Джанни. Потом Бейба сказала, что раз я не умею петь, я должна прочитать стихотворение.

— Не могу, — сказала я.

— Ну, пожалуйста, Кейт.

— Давай, — сказал Юджин. Своим приятным, небрежным голосом он спел «Джонни, я тебя совсем не знала…»

Я стала рассказывать «Мать» Патрика Пирса — единственное стихотворение, какое я знала. Оно было чересчур эмоционально для такой маленькой жаркой комнаты. Когда я дошла до