Олег Зоин - Убийство по-бердянски

И ста шагов не прошел я паром, как увидел её. Белое платье чётко виднелось на фоне пахоты, а метрах в трёх, у кромки кустов, светлела голова. Волосы у меня с ходу — дыбом.

Мой первый тройной прыжок, думаю, был метров на двадцать. В ближайшие сто лет его никто не повторит.

«Это те чертовы банабаки изнасиловали её и ещё голову отрубили, мерзавцы," — пронеслось у меня в голове, — «что теперь будет?».

Как быть? Куда бежать? В милицию, так вся вина падет на меня. Докажи им, что не я ее зарубил!

Бежать в поселок, — ночью ни к кому не достучишься. В «скорую» — до города далеко. Да они и не выезжают на смерть. Убежать совсем домой, так паспорт мой в рюкзаке. И дома, в Запорожье, все приятели знают, что именно я уехал с Инессой. Этого не скрыть. Что делать?

Люда, мне было ясно видно, вся сжалась от страха. Мужественный Федя незаметно положил свою руку ей на плечо. Подбодрить, придать смелости…

Пробежав с полкилометра по пахоте, я остановился, задыхаясь.

«Какой же ты все–таки трус," — проклинал я себя.

Собрав остатки мужества, решил возвратиться на место преступления и все самому выяснить, а затем уже принять подходящее решение.

«Вряд ли насильники и убийцы," — рассуждал я, — «поджидают еще и меня. Сделав такое кровавое дело, они, наверняка, разбежались. Тем более я не девченка и им на фиг не нужен. Кроме того, если они и заметили меня на пляже, то им удобнее все на меня свалить.»

Медленно, шаг по шагу, я приближался к белевшему на пахоте туловищу бедной Инессы. Меня слегка поташнивало, ноги и руки предательски дрожали. В правой руке я судорожно зажал ржавый перочинный ножичек, которым вряд ли можно было лишить жизни даже лягушку.

Внезапно я остановился и холодные мурашки снова хлынули вниз по спине. Мне показалось, что отрубленная голова повернута глазами в мою сторону, что они открыты и отчаянно смотрят на меня.

Я представил бедную девочку в неравной схватке с бандитами. Как они заламывали ей руки, а затем, заметая следы, хладнокровно отрубили ей голову нашим туриситским топориком.

Тысячу раз я проклял себя за свое несвоевременное увлечение Ритой. На кой черт мне нужна была эта, безусловно отвратительная интрижка с русалочкой из Кохтла — Ярве, которая, не исключено, заодно с данными уголовниками…

Наконец, я приблизился к трупу настолько, что можно бы и дотронуться, осмелься я протянуть руку.

«Дотронуться нужно," — беззвучно внушал я себе.

Старина Шерлок Холмс так всегда определял время совершения убийства. Буду приблизительно знать и я. Если тело теплое, значит, дело произошло не более часа тому назад. Если остыло, то часов в одиннадцать вечера. Не ранее одиннадцати, поскольку до десяти Инесса собиралась побродить по городу с Керимом.

Я сделал глубокий вдох и… протянул руку.

— Фу, ты, ну и напугал! — вскинулось бездыханное тело.

Я остолбенел.

— Ну где же ты, бестолочь, шляешься? Совсем тебе эстонка голову вскружила!

Я, не раздумывая, неинтеллигентно, но по–братски, врезал ей по шее. Потом, оппортунист, кинулся целовать, плача черт знает от чего и с пятого на десятое рассказывая ей о пережитом мною ужасе.

Оказывается, Инесса, как и обещала, распростилась с Керимом в десять, но палатку ставить поленилась, спрятала взятые у хозяйки рюкзаки в кустах, а сама улеглась на видном месте на теплой земле, подстелив полотенце. Спасибо, место мы выбрали сухое, без комариного террора. Сумку с пляжным барахлом она со зла отбросила метра на два в сторону. Ее я и принял в темноте за голову…

— У-уф! — облегченно вздохнули мои слушатели, но Федя ободряющей руки не убрал.

— Чем же все закончилось? — спросила Люда.

— Да ничем, — ответил я.

— На следующий день утром мы с Инессой с перепугу уехали домой. Да так шустро, что я даже не сумел проститься с Ритой, хоть это и не в моих правилах. С тех пор я ни Инку, ни Риту не видел…

— А теперь спать, дети, — скомандовал я и, наладив постель и сбегав помыть руки, прыгнул к себе на вторую полку. Свет в купе мы погасили, и я с чистой совестью крепко уснул.

Утром, однако, я Люды не увидел. Она сошла в Шевченковском. На её месте расположилась рыхлая, в годах, колхозная бабища, окруженная всевозможными сумками и узлами. Она смачно пахла жареными семечками, которыми основательно наслаждалась, интеллигентно сплевывая шелуху в кулачок.

Федя был невесел и выглядел уставшим. Почувствовав на себе мой укоризненный взгляд, он пробурчал, нисколько не оправдываясь: