Дмитрий Притула - След облака

— Да, знаю.

— Возможно, мы были бы друзьями, если б я умел дружить. Он вернейший человек. И добрый, очень добрый. Мы с ним вместе учились. Он был на курсе звездой первой величины. Какие надежды на него возлагали! Он пришел из армии, был старше нас, пришедших из школы, и мы его боготворили. Вы знаете ли, в девятнадцать лет он попал на Малую землю, под Новороссийск, и пробыл там от звонка до звонка, все семь месяцев. И не просто пробыл, а в девятнадцать лет командовал ротой. Однажды он рассказывал мне, что там делалось — не осталось ничего живого. Я сказал ему, что не считаю себя трусом, но там сошел бы с ума, а он ответил, что, верно, тоже бы сошел, но приходилось думать не о себе, а о роте. Это ведь нечто настоящее. Вы этого не знали за ним?

— Нет, не знал, Виктор Григорьевич.

Сейчас Воронову было неловко и даже стыдно за то, что он, работая с человеком двенадцать лет, ничего о нем не знал.

— Он не оправдал наших надежд, не стал звездой первой величины. Его сгубила излишняя любовь к Соснину, восторженное к нему отношение. Он все время видел дистанцию между Сосниным и собой. А для ученого это гибельно. Как только человек, увидев свой потолок, начинает испытывать неполноценность, ученый в нем гибнет.

Спасский все ходил по комнате, вдруг, остановившись, он приблизил свое лицо к лицу Воронова. Воронов впервые видел лицо Спасского так близко, и он видел сеть морщин и дряблость мешков под глазами, и понимал, что бесконечная работа не проходит бесследно даже для Спасского, человека неутомимого и десятижильного…

— Ну, а теперь по сути ваших предложений, — к Спасскому вернулась привычная ироничность. Он сощурил глаза, как бы примеряясь к Воронову.

— Возможно, я не все понял, хотя Макаров говорил подробно. Я задам вам пару вопросов. Я не спрашиваю, как вы толкуете потенциал покоя, я не говорю о том, что одна из ваших методик плохо согласуется с законом Старлинга, я хочу только спросить, Соснин говорил вам о том, что предложение со срезами слабовато?

— Говорил. Я думаю над новой методикой, и я ее придумаю.

— Ну, а насчет вращивания в работающее сердце датчиков он говорил?

— Нет, не говорил.

— Очень хорошо. Тогда я скажу. Я этим занимаюсь давно, как вы знаете. Результаты у нас, мягко говоря, малообнадеживающие. А как вы полагаете, если этим делом займется ваша клиника, а не моя лаборатория, результаты будут иными?

— Если мы будем использовать иные датчики, то иными будут и результаты.

— Послушайте, Николай Алексеевич, это несерьезно. Вы же не хотите сказать, что мы халтурщики и лентяи и нарочно пользуемся плохими датчиками. У меня-то и есть самые лучшие. Пойдем дальше. Вы знаете, сколько показателей можно закладывать в электронно-вычислительную машину? И вообще, какой тип машины вам нужен?

— Я не инженер, я врач.

— Это я знаю. Но ведь вы такие надежды возлагаете на эти машины.

— В заключительной стадии, лет через двадцать.

— Скажите, Николай Алексеевич, насколько вы сильны в генетике?

— Я не очень-то силен в генетике, Виктор Григорьевич, — растерянно сказал Воронов.

— Как же так, как же так, — сокрушенно качал головой Спасский. — У вас есть неплохое место о типах сердца. Смешно полагать, что тип сердца закладывается сам по себе. Видимо, вам придется прослеживать генетические связи, не так ли?

Воронов растерялся. Спасский задал еще много вопросов, и на некоторые из них Воронов ответить не сумел, и он понимал, что Спасский до тонкостей разбирается в его предложениях; ироничный, насмешливый, остроумный, он курил сигарету за сигаретой, все ходил по комнате, останавливаясь только затем, чтобы задать новый вопрос, и на глазах Воронова Спасский легко и весело разобрал на составные части его работу и показал насмешливо — вот здесь нет нужной детали, здесь пустота, а здесь как раз лишняя деталь, и он не знает, сможет ли такая машина работать, и вдруг Воронов уже потерянно спросил:

— Выходит, что все это чепуха? Бред?

— Что — бред? — от неожиданности вопроса Спасский застыл на месте.

— Все мои предложения.

— Бред? — засмеялся Спасский. — Бред — это реферат, который мне нужно прочитать сегодня. Чистой воды компиляция. Десять лет назад я все это читал у французов. Когда человек непременно хочет понять сердце, когда подай ему формулу сердца — это не бред. Ох, хотелось бы вам, чтобы все сразу назвали вас гением.

— Нет, мне хочется только, чтобы работу начали как можно скорее, — ответил Воронов.