Дмитрий Притула - След облака

Движение поезда кончилось, но оно продолжилось движением эскалатора — движением наверх, — а потом было движение по ровной площади — движения разные, однако это был все тот же вальс под неясную какую-то музычку, не то это вальс «Грусть», не то «Осенние мечты» под духовой оркестр, — плавное это движение не было разбито даже и толпой, вышедшей из кинотеатра, люди обтекали их, и каждый танцевал свой танец под ту музыку, что звучала в душе каждого, но никто, пожалуй, не танцевал под «Грусть» или же «Осенние мечты», только Воронов и Таня.

Потом было движение трамвая. Он шел по темной улице, и видны были синие вспышки от трамвайной дуги. Воронов и Таня стояли на площадке, с ними ехали студенты, вышедшие из кино — рядом с домом Воронова студенческое общежитие, — поначалу они смеялись, а затем, заметив Воронова и Таню, отчего-то умолкли; трамвай покачивало, и в тишине вдруг раздался тонкий собачий всплеск — пожилая женщина везла в большой хозяйственной сумке молодого пуделька, видна была лишь его кудлатая голова, и он, переполненный молодой собачьей радостью, время от времени тонко лаял, и тогда все в вагоне смеялись легко и радостно.

Воронов понимал, что, когда ему будет тяжело, он всегда будет вспоминать эти молодые лица, позвякивание трамвая и вспышки над дугой, старинный вальс в душе и молодого этого пуделька, беспричинно радующегося самому факту собственного существования на свете, и Воронов знал, что все это он запомнил навсегда.

Потом они прошли тускло освещенным двором, свернули в первый подъезд от угла и были дома.

Все играл старинный грустный вальс, и такая нежность к этой женщине охватила Воронова, что стало трудно дышать. От этой нежности и беспрерывного грустного вальса отчего-то даже хотелось тихо плакать, и он уже знал, что сумеет защитить эту женщину от несчастий и обид, потому что нельзя, невозможно с этого мгновения порознь, — звучи, грустный вальс, если и умирать, то вот сейчас, под эту музычку, под посвисты ветра, другого мгновения не будет, другого такого же счастья, как вот это счастье, но так хочется жить, рано, рано умирать, ведь мы такие молодые, и если сейчас не умрем, то уж и не умрем, жить, снова жить, навсегда, вместе и навсегда, и все одному человеку — такое несчастье и такое счастье — да за что же, и как перенести это счастье, невозможно, невозможно. Так и молчать, молчать, тусклы все слова, жил и умирал в одно мгновение, только долгое молчание, оно-то и лучше любых слов, и пока не разорвется одно целое — клубок счастья и несчастья — и не вспыхнет мир, не загорится свет луны, не станут снова слышны дальние подкруты ветра, пока уместными не станут хоть какие-то слова.

— Ты всегда так переживаешь?

— Нет, не всегда. Всегда так нельзя. Врачу не выжить. А как сегодня — вообще впервые.

— Хорошо, что ты меня нашел.

— Я знал, что, если не увижу тебя сегодня, мне не спастись. Так и есть. Я боялся, что если найду тебя просто так, не как сегодня, то это будет обыкновенное знакомство. Люди встретились и расстались, и ничто их не связывает. А теперь связывает — ты меня спасла. И расставаться невозможно, да и бессмысленно.

— Я ждала весь вечер твоего звонка. Мне сейчас кажется, что я тебя все время ждала. И думаю, могла бы ждать всегда. Может, это и не так, но сейчас мне кажется, что так.

— А как странно, люди живут в одном городе, знают, что одиноки, и не могут найти друг друга. Что-то им все время мешает. Сложно все.

— Но сейчас ведь не так?

— Сейчас, конечно, по-другому.

В комнате было тихо, метался фонарь на улице, и фонарь был почти вровень с окном, только чуть выше, свет его пробивал тонкие шторы и тусклыми пятнами плясал по стенам, рывками дул ветер, и, верно, снова понесло дождями, и это уже окончательно приходит глубокая осень, и это уже рукой подать до первой метели, как же это пережить время до прихода ранней весны, до легкого хруста под ногами, до теплого, ровного солнца, не пережить, не пережить в одиночку, но только вместе, вот так, вот так, дыхание замедлив, обнявшись крепче, и еще крепче, и еще, вот так, вот так, и даже еще теснее, и рук не разжимать, вот так, вот именно так до весны, до тепла, до долгого ровного солнца.

— Какой ты? Ну вот какой ты?

— Как это — какой? — удивился Воронов.

— Я три раза видела тебя, и все время ты разный. Так какой ты? В первый раз ты был одинокий человек, и я подумала тогда, что вот и я такая же, и уверена была, что мы понимаем друг друга. Как ты можешь измениться за один день. Еще сегодня днем ты был так уверен в себе, как будто ты уже все загадки на свете разгадал и все тебе ясно.