Андрей Ильенков - Палочка чудесной крови

Руки у него стали дрожать, и начало мучить собственное молчание.

– Тебе принести воды? – спросил он первое, что пришло в голову.

Она подумала: «С какой стати? Пить совершенно не хочется», – но кивнула. Смотреть на него было жалко. Он, слава богу, ушёл и принялся ошеломлённо искать воду и посуду.

Впервые в жизни она почувствовала, каким чуждым и злым может стать тело, тело в третьем лице, перестав быть просто «я». Она, конечно, болела и раньше, но как-то это болела именно Лариса, а тут вдруг очень неприятное чувство: болеет тело, а Ларисаа из-за него страдает! Лариса представила себя сейчас – голую, тяжёлую и неподвижную. Почувствовала, что её подбородок задрожал, вспомнила вчерашнюю старуху и заплакала по-настоящему: от боли, бессилия и неожиданного стыда, даже не стыда, а простой стеснительности.

Пришел мальчик и принёс не только воды, но и таблетку анальгина. Пока Лариса пила, он кусал губы, не заметив даже, что она проливала воду на себя и на постель. Машинально поставив опустевшую чашку на столик, он вышел в прихожую и поднял телефонную трубку.

– Алло! Станция «Скорой помощи»? Тут у человека радикулит! Как что?! Она пошевелиться не может! Она-то? Она – это соседка, она сама позвонить не может, говорю же – не шевелится! Скорее приезжайте! Как зачем? Какого врача на дом? Её же увезти нужно! Да как это зачем, она же не шевелится! Какого врача вызывать, я вас вызываю!

Коля бросил трубку и с дрожащими губами вбежав в спальню, сел было в кресло, но там было платье, и он подскочил.

– Вот сволочи, врачи, называется! Представляешь, отказываются ехать! – с внезапной злобой крикнул он. – Ничего себе – какая разница, где лежать!

Она лежала здесь.

По-прежнему неподвижная, отвернувшись лицом к стене. «Шлюха полудохлая», – подумал он, и почему-то не столько с уместной в таком случае досадой, сколько с подкатывающим к горлу страхом.

Когда он крикнул, внутри у Ларисы что-то сжалось, а потом отошло. Исчез давешний сковывающий стыд – стало всё равно. Она вспомнила: то же самое, в том же возрасте впервые случилось с её мамой, время от времени повторялось. Но у мамы это случилось уже после первых родов, а у неё… И снова заплакала.

Коля, в свою очередь, был похож на человека, надевшего обувь, в которую нагадил кот. Он явственно представил родителей, вернувшихся домой в таком светлом праздничном настроении. Свой мучительный выход им навстречу. Даже доброжелательную улыбку папы: «Ты что, чудак, не в настроении?»

Да, но не дальше этого. Дальше он не мог вообразить. Ну ничего, скоро он узнает, как это будет выглядеть! Его передёрнуло: «Фу, прекрати!» А чего прекращать, так ведь именно и будет.

…Подташнивало. Стрелки бежали. Он не мог заставить себя войти туда. Он ходил по коридору.

«Кто она такая? Что с ней? Как она сюда попала? Почему она раздета?» – Он мысленно слышал эти вопросы, и его подташнивало. А она лежит поверх одеяла – даже не прикроешь! (Про любое другое одеяло или покрывало он почему-то не догадался.) Больше всего хотелось сейчас умереть. Ну, не умереть – потерять сознание дней на пять. Пускай тогда приходят, пусть они сами втроём расхлёбывают это.

Эта мысль была очень привлекательна, более того – это была бы спасительная мысль, если бы можно было её осуществить. Он стал мечтать… Потом на глаза попались часы – прошло ещё сорок минут – почти час!

Раздался её голос. «Выздоровела!» – нет, не подумал, а только захотел подумать он. Тяжело вздохнул и вошёл в спальню.

В спальне произошло такое, чего даже его мрачная фантазия вообразить не могла. Она сказала, что хочет в туалет.

– Как? – не понял он, но потом понял. – Я понял, – деревянным голосом сказал он и вышел. Зашел в санузел и посмотрел на унитаз. Потом пошёл на кухню и посмотрел на холодильник. Потом пошёл в свою комнату и посмотрел в зеркало.

– Мне нужно подкладное судно, – объяснил он себе и сел на стул. Отправился на кухню, взял двумя пальцами двухлитровую банку. Он чувствовал, что она сейчас выскользнет. Банка со звоном разбилась. Его исподволь, но с каждой секундой всё сильнее стали душить рыдания. Он надел сапоги, куртку и, открыв дверь, побежал вниз…

…Щёки горят. Наверное – хотя с чего бы? – у неё всё-таки температура. Как в детстве, когда она болела. Но в детстве – какая благодать!

…Урок математики. Какая-то невообразимая, долгая, сонная, распадающаяся на несвязные фрагменты, ватная задача. Все пишут, но Ларисе лень писать – ей ничего не хочется. Все пишут семь часов подряд. Одну строчку. Лариса свободна от задачи, но это её не радует – это так и должно быть. Татьяна Викторовна говорит: «Лариса, иди домой». Ей вовсе не хочется идти домой, но лень не слушаться. Она встаёт и, сопровождаемая завистливыми взглядами, выходит из класса.