Олег Рябов - Девочка в саду и другие рассказы

– Прямо всю правду? Без утайки?

– Сказала – всю!

Уж как Федя корячился два дня – это надо отдельную повесть писать. И когти электромонтажные раздобыл, и пилу «Дружбу», и помощников-малолеток; только через день ни гигантского тополя-старика не было во дворе, ни одной веточки не валялось – только ровный пенек, на котором можно было в домино играть.

Вот тут уж Федя по полному праву стал наседать на Некрасову: расскажи да расскажи.

– Может, тебе еще и показать? – злилась Милка.

– Нет. Показывать не надо. Просто расскажи, что обещала.

Уселась Некрасова на лавочку, нас тут было человек пять, и я был.

– Вот ты, Федя, с серебряной ложкой во рту родился. Родители тебя на теплоходе в Астрахань возили, черной икрой кормили, арбузами камышинскими, Артек, Сочи. В общем – все, что хочешь. А я – деревенская. Жила в деревне Черемисово и слаще морковки в детстве ничего не пробовала. Радость одна – летом в Кудьме с девчонками купаться. Был у нас там свой детский пляж: коса песчаная. Купались мы в ночнушках, рубашках таких, купальников-то еще и не было. Было нам лет по десять, и любили мы там загорать и плескаться в воде. Знали мы там все ямки, водовороты и заводи. Только вот однажды плыву я и вдруг чувствую, что попала в холодный, просто ледяной ключ, который всю меня сжал и мертвит прям: быстро-быстро, крикнуть не успела, а уже вся заледенела. И девчонок не слышу, а холод сначала по пояс, потом и вся грудь. А в голове – сначала все красное, потом – синева, а потом все белое. Вот, думаю, и утонула. Прямо мысль такая была. Вот говорили – страшно, а на деле – все просто. Так я и утонула.

Лошадь спасла. Девчонки-то убежали в деревню, напугались. А на берегу лошадь паслась. Зашла она в воду, взяла меня за рубашку зубами и вытянула на берег. Даян сама уцепилась за ее гриву – не оторвать. Лошадь как лошадь, даже звать не знаю как, а вот вытащила меня на берег и улеглась рядом на песок, и греть стала. Я тут согрелась от тела-то ее большого немного, пришла в себя, да снова сознание потеряла со страха: лежу под огромным теплым животом лошади, а он дышит. Такое только на том свете бывает. А лошадь почуяла меня живую и ну вставать. Я еще крепче за гриву ее уцепилась. Так она меня в деревню на себе поперек и притащила.

А как ее звать, я так и не узнала. Через два дня она сама ко мне подошла и все лицо, все руки мне вылизала. А я хоть бы спасибо ей сказала. Вот!

– Нет, это не все, хотя и чудно, – заголосил Федька Французов. – Ты еще расскажи, почему замуж тебя никто не взял после этого?

– Что это не взял, – ответила Некрасова, – и замужем я была, и сынок у меня есть, Колька, в Белгороде работает по строительству. Только я ему строго-настрого запретила сюда ко мне приезжать, даже поругалась. Там женился – пускай там и живет. Правда, там тоже есть речка, Донец какой-то. Мужа-то моего, Васеньку, фараонка увела.

– Что – в Египет, что ли, уехал?

– «В Египет!» Утонул он в той же Кудьме. Он тоже в милиции служил. Только я не лошадь – не смогла его спасти. Поехали они по осени на рыбалку на Кудьму втроем, а вернулись двое. «Утоп твой Вася», – говорят.

Ну, я им по мордасам, и наутро вместе, да еще водолазов взяли, туда, где они рыбалили. Осень, на деревьях ни листика, вода стальная, водоросли пожухли, грязными тряпками на кустах висят. Побродили мы, побродили, а метрах в ста пониже гляжу – Вася мой, корягой зацепленный, плавает.

Разделась я мигом до панталон и майки и в эту ледяную прорву и нырнула. Добралась я до своего Васи, а он как кочень неразгибаемый и зацепился штанами за корягу, и трава во рту. А мои истуканы ряженные, в форме, в фуражках стоят, как остолопы. Ну, дурни и дурни! Холодно, коченею, а Васеньку своего из коряги выпутываю.

И тут выныривает передо мной она, голова русалочья, и говорит. Я не слышу, но по губам-то могу понять: «Не свое берешь». А смотрю я на девку-русалку и с ума схожу: это же я, только волосы зеленые и глаза зеленые, а глаза мои, и овал лица мой – будто в зеркало смотрюсь. И холод пропал. Чувствую – я живая, а она – нет. И тут она как дернет, и нет моего Васи. Стою я на берегу в мокрых панталончиках и маечке. А мои остолопы стоят поодаль, варежки разинув, и смотрят на меня, красивую.

Заплакала я. Не лошадь я. А была бы лошадь – и спасла бы, и согрела.

Если я еду на рыбалку или на охоту, то никогда не бросаюсь стремглав за трофеями: люблю постепенно входить в этот праведный мир природы. Надо успокоиться, вдохнуть воздух, пропитанный не только озоном, запахом листьев и травы, но еще и сакральной правдой, связанной с жизнью земли. Надо почувствовать, что ты его часть, что этот живой мир принял тебя. Только после этого можно отправляться за добычей.