Марк Вайс: День космонавтиков

Я стоял на бывшей улице Гоголя, где когда-то каждый апрель перекатывалось карамельной волной — лалеле, фетеле, лалеле, лалеле… Сейчас здесь понаставили стильных пластиковых павильонов, откуда разит формалином, а тогда сидели старушки в цветастых платках, и весь старый парк — толстенные влажные деревья, свежее полотно новой травы, облупившиеся за зиму цветные качели и даже разбитый асфальт — в общем, абсолютно все, даже ветер — было пропитано пряным тюльпанным духом.

…Ляля была совсем равнодушна к тому, что я в простоте душевной пытался ей подарить — пару серебряных, с огромным трудом добытых сережек, почти черную розу на длинном стебле или модные меховые рукавички — а когда благодарила меня, то только из вежливости. Я это отлично видел.

Единственное, перед чем она никогда не могла устоять — тюльпаны. Простые красные с толстыми листьями, обыкновенные тюльпаны, которые растут сами по себе во всех старых двориках, огородах и клумбах. У нее были особые отношения с этими цветами. Даже их имена были похожи — абсолютно все называли ее Лялей, хотя в паспорте было написано нечто нереально-гламурное: Элеонора Нестеровская. Только ее настоящее имя было — Ляля. И точка.

Тюльпанные бабушки явно это знали: девушка, да-да, вот ты, иди скорей сюда! Тебе — за полцены, бери все. А Ляля не сводила глаз с поржавевшего кривого ведра, полыхающего живым огнем: щеки в цвет этого пламени, глаза влажные — кажется, она даже дрожала. Всем телом, как изголодавшийся за зиму зверек.

Нет в мире слов, чтобы пересказать то, что я чувствовал, передавая ей охапку тюльпанов, и уж наверняка невозможно объяснить, что ощущала она сама.

Ляля всегда обнимала их обеими руками. Увидеть бы это снова, хотя бы раз — пусть и последний.

Небо с жутким треском разорвалось, и оттуда немедленно вылилось триллион декалитров дождя. Ага, а я и забыл — почти каждый год тут в апреле гроза, и каждый год люди говорят: нет, ну это же ненормально! Вот увидите, что-нибудь случится, все это неспроста.

Под навес цветочного павильона резво вбежала третьеклассница Ляля, отряхнулась, как промокший щенок, вдохнула запах тюльпанов, пробивающийся даже через формалин, и в ту же секунду ее глаза стали влажными, а щеки и уши запылали. Цветочница современного образца — железные нервы, фиксированные цены — предусмотрительно ушла вглубь киоска и отвернулась. Я механически полез во внутренний карман, и только потом сообразил, что ничего этого просто не может быть.

Серо-золотые глаза — те же, но вместо коричневого форменного платья с черным фартуком — джинсовый костюмчик. Вместо белых нейлоновых бантов — мультяшные заколки. Что вообще происходит… Как такое может быть?!

Дождь внезапно кончился, девочка вышла из-под крыши киоска и мельком взглянула на меня, спокойно и без улыбки. Отвернулась — и я увидел печатные буквы в полиэтиленовом кармашке розового ранца: Нестеровская Олеся, 3В класс, лицей А. Кантемира.

Через плотную вату гудел чей-то встревоженный голос: мужчина, вам плохо?!

Плохо? А я думал, что умер.

Я опустился на колченогий табурет, подставленный перепуганной цветочницей. Девочка стояла на тротуаре у светофора; красного человечка сменил зеленый — и она пошла через дорогу в сторону старой студенческой библиотеки. В моей пострадавшей голове стучало: день космонавтиков… день космонавтиков…

Я добрел до машины и постарался собраться с мыслями.

Ну да, все понятно, чудес не бывает, голливудские фильмы — отстой и дешевый вымысел, но, может… стоп! Девочке около десяти лет, значит… тут мне опять стало совсем плохо. Нет, если не взять себя в руки, просижу здесь до завтра. Надо срочно что-то делать. Так: они жили в доме над ломбардом, а вдруг и сейчас… Послушайте!!! — я резко открыл дверь первой попавшейся машины, притормозившей у светофора, — где здесь лицей Кантемира?!

Кишинев — такое место, где люди если и не знакомы, то наверняка знают все про друга твоего дурга, а тот — про остальных, так что к вечеру у меня был максимум нужной информации: лет десять назад Ляля уехала в Белгород, работала там, там же родилась наша дочь; недавно они вернулись домой, потому что после смерти отца тяжело заболела мама. И с тех пор Ляля живет себе потихонечку, растит девочку, смотрит за матерью. Совсем не изменилась, кстати. И даже телефон у них тот же.

Вечером я купил все, что осталось у цветочниц, набрал знакомый номер и сказал: Ляля, я иду к тебе с кучей тюльпанов. Прямо сейчас. Пустишь?