Психологи, психотерапевты, психиатры пошли вереницей через нашу жизнь. В системе социальных служб они передавали нас друг другу. Мне запомнилась одна, которая всех, даже шестнадцатилетних трудновоспитуемых парней, лечила сказками. Она укладывала всех в постельки прямо в джинсах и читала про каких-нибудь лисят.
От ее голоса глаза слипались — даже у меня, пока я ждала дочь за перегородкой.
Через час она будила своих подопечных, и те, благостные, молчаливые, шли по домам.
Другая сходу заявила, что Вальке к ней ходить не нужно, поскольку лечение надо начинать с родителей — то есть с меня. Она сказала, что при своих внешних данных я вполне могла бы найти себе достойную партию — даже с тремя детьми — и, вдобавок, стать известной и богатой. И коли уж ничем таким в реальности не пахнет, то у меня точно неладно с головой. Отсюда и дочкины проблемы.
Задетая за живое, я только собралась сказать ей, как тошнит меня от всяких там провинциальных звезд, которые ничего из себя не представляют. Сколько же народу готовы о них везде писать — да если бы в тех звездах была бы хоть малая искорка таланта, они бы стали уже известней, чем… Чем кто? Да если бы меня взялись так раскручивать, я бы уже давно… — хотела бы я ей сказать. И неожиданно для себя выпалила, что да, именно так все и обстоит, я только и мечтаю стать известной. И богатой тоже.
Чем плохо, в самом деле. Я ей сказала: мои сказки печатает городская детская газета, вы, может, видели?
— Мы их читаем с сыном, — сказала мне психолог.
— Так вот, — сказала я. — А я хочу. Вы знаете, что я хочу? Чтобы их выпустили отдельной книжкой, и с картинками — я даже знаю, с какими именно. А потом надо выпустить еще одну книжку, и еще. И чтоб за это платили деньги. А потом взять детей и вместе с ними уехать в какую-нибудь жаркую страну, где люди устраивают уличные карнавалы.
У психолога поднялись брови, я испугалась, что она подумает, что я не в себе, и стала оправдываться. Мол, может быть, это все в следующей моей жизни будет — карнавалы, или там, куда все попадают после смерти. А пока я должна пройти свой земной путь. Я, что ли, его придумала? Здесь все не по-нашему, да и вообще удачи самой себе желать нельзя, поскольку все женщины, которым удавалось развить свои таланты и добиться какого-то признания, расплачивались, в конечном счете, детьми. Это уж так — или все, или дети. И у кого-то они вовсе не рождались, а кто-то терял тех, что были. А мои дети для меня важнее всего, что только можно придумать.
— Нет, платить совсем не надо, — сказала мне психолог. — Это самая распространенная ошибка. На самом деле ни за что в этой жизни мы не должны платить. Знаешь, кто платит? Те, кто сам хочет платить. Кто думает, что без твоей платы высшим силам не обойтись. А на самом деле у них и так все есть. Они богаты, как тебе и не снилось. Не мучайся — ты можешь иметь что хочешь и не платить.
Из-за болезни дочка осталась на второй год. Но она маленькая, щуплая. И потом, в классе полно ее ровесников — она пошла в школу, когда ей не было семи.
Верховодит в этом классе Катя, дочь школьной уборщицы. Она следит, чтоб все сдавали деньги за мытье полов и чтобы никто не ходил без сменной обуви. Остальные смотрят друг за дружкой: все ли соответствуют этим разумным требованиям?
Валька, начитанная, любительница сказок, фантазерка, каких мало, принесла им то, чего им не хватало в этом классе. И теперь на переменах все к ней так и липнут. В этом классе дети гораздо проще. Я не знаю, почему так: в одной и той же школе…
Только один мальчик однажды подошел к Вальке и пребольно стукнул ее в плечо. Она изумленно подняла глаза, он приблизил к ней свое лицо и внятно произнес одно бранное слово.
На Валькином плече остался красно-фиолетовый синяк, заметно поднимавшийся над кожей.
Так, подумала я. И в этом классе надо с кем-то разбираться.
Фамилия мальчика была Камеев. Я машинально подумала: «Не сын ли? Хотя — вряд ли…» Но оказалось — сын.
— Все — из семьи, — оправдывалась передо мной учительница, боясь, наверно, что мы пойдем в милицию снимать побои. — Мальчишка смотрит на отца. Отец там очень грубый человек. Очень грубый, вы не представляете. Матери там достается от него. И сын ее уже ни в грош не ставит. Честное слово, все это из семьи — такое неуважение к женщинам, к девочкам… Вы думаете, он только вашу бьет? Мать говорит, сама не знаю, что мне с Витей делать. Все бесполезно. Он, знаете, кошек душит во дворе. Или жучков наберет полную банку, и потом давит, давит… Она мне говорит, мать-то его: я полагаюсь на вас. Хотите — ставьте двойки, хотите — бейте, я не против. Между нами, она очень несчастна. Как женщина. Вы понимаете?
Читать дальше