Илга Понорницкая - Между какими-то там революциями

— Ты это, — говорит Виктор, — какими судьбами здесь?

— Я заходила к Сапрыкиной.

— Вы что, подружки?

— С кем? Скажешь тоже… Толку мне от вашей Сапрыкиной. Просто зашла.

— Гуляешь, значит? С кем ты, мамочка, свое дите оставила?

Она неопределенно машет рукой.

— Не, ты скажи. Где твое дите? С Генкой, да? Ой, не могу, папаша молодой!

Тут Галка начинает ему что-то объяснять. Зачем приходила. Вроде, все скучно, все уже сто раз рассказано кому-то. Что делать, если тебя тянут за язык?

— Ты был у нас? Ну, давно. Мы с тобой вместе к Генке заходили. Ты еще сказал: ни фига, как люди живут. Врач тоже пришла и говорит: «Ни фига!». После роддома всегда приходит врач. Но она нас только на восьмой день нашла. И сказала, чтоб я собиралась, приедет «скорая» и отвезет нас в больницу. В больнице надо лежать, пока пупок не заживет. Он у нас дома кровить начал. Только теперь он уже зажил. Но нам все равно в карточке пишут, что пупок кровит. Иначе как они смогут нас у себя держать…

— А-а… — растерянно говорит Виктор, глядя на нее безотрывно и не слыша, о чем она говорит. — Я тоже сейчас такой — бездомный. Сплю в зале, под телевизором. В детской сестренка, она большая уже, стесняется. Знаешь, бывают такие надувные матрасы? Голова — сюда, а ноги туда, под телевизор. И еще я это сейчас, Как это сказать? — он усмехается деланно-небрежно. — К власти рвусь.

— Да я знаю. Листовку видела.

— А из рок-клуба я ушел.

— Совсем?

— Ну да. Поездил по гастролям с «Миссионерами». Им там совсем не такой человек нужен.

— А какой? — послушно выдыхает она вопрос, и тут же спохватывается. — Мне бежать надо. В два часа надо детей кормить. Бутылки сперва получаешь. Это… Знаешь ты, где больница?

— Какая, детская? Знаю. У меня сестра там лежала.

— Бедненькая.

— Но это было давно. Сейчас-то она уже здоровая кобыла. Скоро сама будет с дитем в больнице лежать.

— А что у нее с дитем?

— С каким дитем? Нет, ты что. Я не так выразился. Я только хотел сказать, что она уже здоровая кобыла.

— А-а…

Какая-то старушка подходит и стоит с ними рядом. Разглядывает их в упор. И наконец, говорит, что ей нужно. Какую-то контору. По пенсиям, или не ясно, по чему. По дровам. Галка тут же забыла, что старой женщине было надо. Слова про контору пролетели мимо, упали куда-то в лестничный пролет. Зато ударило по ушам то, что потом было сказано:

— Только не говорите мне, что не знаете. Старого человека все отослать хотят. Обоих прокляну, и до смерти счастья своего не увидите, если не скажете мне сейчас, где контора… — по пенсиям или по дровам — Галка не помнит, по чему.

— Но я в самом деле не знаю, — говорит Виктор.

— А ты вспомни, — испуганно простит Галка.

Он начинает рыться в своей непроизвольной зрительной памяти — читал он, что ли, когда-нибудь бесконечные таблички на дверях? Потом, вроде, вспомнил — это должно быть в противоположном конце коридора, с левой стороны.

Женщина, однако, не сразу пошла в контору, а сначала, глядя на Галку в упор, стала говорить, что молодым человеку быть хорошо, а старым плохо. И что она лично в молодости была куда красивей и куда живей, чем Галка, и ее тоже любили. Все слова пролетают где-то у Галки над головой, и лишь одно словечко «тоже» вдруг тормозит, и застревает прочно, и распускается в ее сознании бенгальским огнем. Больше ей не нужны никакие слова, но старуха говорит их бесконечно много — старухе-то они нужны, и она рассказывает Галке, что всех любимых своих пережила — не дай Бог тебе, девка, всех пережить… Да ты вон какая бледная уже сейчас. Чем ты гробишь себя, а? И еще она говорит, что раньше все люди были красивые, и что теперь красивого человека, считай, не встретишь. У всех лица как та бумага, селедку заворачивать. И сквозь любую краску проглядывает этот цвет. Галка уже перебирает ножками на старте, и стоит старухе отвернуться, наконец, и махнуть рукой — Галка уже летит вниз по лестнице.

«Сапрыкина-то наша в него влюблена!» — подумала и рассмеялась, прыгая на ходу в какой-то автобус.

В Галкиной палате новенькие. Крошку Олега Меринова вдруг перевели к здоровым детям. Теперь это Галкина с Ларисой палата на двоих. Олега можно трогать и можно пеленать, можно мыть его над раковиной, а раньше нельзя было, потому что у него была родовая травма. Теперь Лорка сама будет ухаживать за своим ребенком. Их выписывают из больницы — в любое время, как только она скажет, что готова отсюда уйти. Ее мама уже звонила по междугородке в отделение. Плакала в трубку, и Лорка насилу поняла, что мама обещает примчаться за ними из своего поселка в ближайший выходной.