Илга Понорницкая - Между какими-то там революциями

Галкиного сына положили в палату для отказных, потому что у него тоже все в порядке. Тьфу, тьфу, тьфу — три раза через левое плечо, и по дереву постучи, и по голове своей деревянной, чтобы не сглазить. Галка насмотрелась, что может быть не в порядке. Эта палата одна такая. Детки здоровые, но неблагополучные. У Галкиного сына одного-единственного записана не только фамилия, но еще и имя. У всех остальных только фамилии неудавшихся мамаш — да и это фамилии только на время, чтоб можно было как-то называть детей. Но потом, как выберет время, старшая медсестра сходит в загс и всем уже даст настоящие имена, и фамилии, и отчества — от фонаря.

Любимицу Мирзаевны уже зовут — Любочкой. Есть мало имен, которые что-нибудь означают. Конечно, как-то переводятся все имена, и у всех в переводе что-то красивое, но смысл спрятан очень уж глубоко. Любочка — это Любовь. Весь смысл лежит на поверхности. Сколько любви не получила она от своей семьи — той самой надежной любви, которая дается просто так, вместе с рождением — и Галка с Мирзаевной обе, похоже, думают суеверно, что говорящее имя будет притягивать к Любочке любовь, растворенную в окружающем пространстве. Как магнит. Или как нитка из школьного опыта, опущенная в раствор чего-то там, притягивает молекулы к себе, и на ней образуются кристаллы. Впрочем, для опыта для того какой раствор нужен был? Насыщенный…

Галка стоит и вертит головой. Кому-то же предназначается весь этот монолог о маме-проститутке? Но кроме них двоих в палате только грудные дети. Галка думает, что у нее бред. Память зачем-то прокручивает свою кассету. Может, никакой Мирзаевны и близко нет, может, она сегодня и вовсе не дежурит. В детской палате холодно. У Галки мерзнут плечи и спина. Глазам, наоборот, горячо. Но самое главное — это руки. Каждое движение руками вызывает у Галки жуткую боль. Болит под мышками, справа и слева. Слева сильней. Галка мусолит тряпку в ведре, хочет выжать ее как-нибудь одной рукой. «Как неживая,» — думает Мирзаевна. Она собиралась еще что-то сказать, но потеряла нить и глядя на Ююкину, думает теперь, до чего же молодая мамка обленилась на всем готовом. Ясно, в больнице лежать никому не понравится. Но надо же и совесть иметь.

— Чего ты сегодня как неживая? — спрашивает Мирзаевна.

— Ничего, — отвечает Ююкина.

Мирзаевна решает больше ничего не говорить. Галка испортила ей настроение. Да и не больно охота было разговаривать. Пить охота. Рыбка опять воды просит. Ююкина — она каждый день тут. Было бы желание — в любое дежурство с ней можно словечком перекинуться. Никаких перспектив нет у Галки отсюда выйти. До лета. По крайней мере, до весны. Весной полгорода отправляются в дорогу. В отпуска, в экспедиции. Тогда полегче. А до весны квартиру никак не снять. Мирзаевне это хорошо известно.

Галка ложится в свою кровать и молчит. Девчонки думают, чего это она. Тоже нашлась несчастная! У всех остальных детки болеют. Мериновой, вдобавок, тоже некуда идти. Плюс у сына родовая травма. Не исключено, что всю жизнь будет парализованным. Или дебилом. Но развивать эту тему никому не хочется. На самом деле охота спать…

Мирзаевна входит и врубает в палате свет. У Галки мастит. Это слово, которого все боятся. Мирзаевна вдоволь напилась чаю и прочла оставленный кем-то старый «Собеседник» с начала до конца, а потом прилегла на диване в служебной комнате, и вдруг, сквозь полудрему, ей как будто кто-то сказал, что у Галки начался мастит.

— Терпи, ласточка моя, — говорит Мирзаевна. — Если не хочешь завтра в хирургию, давай цедиться.

Девчонки, все как одна, глядят со своих кроватей, как Мирзаевна давит пальцами Галкины распухшие груди, проводит с силой от основания к соску, а Галка стонет, мотая во все стороны головой. Мирзаевна пробует отсосать застывшее молоко ртом — и смачно плюется в крышку от мыльницы. Иногда Галке дают отдохнуть — и Мирзаевне надо отдохнуть. Мирзаевна переваливается через соседнюю койку, на которой, поджав ноги, сидит Лариса Меринова. Сначала Мирзаевна плюхается рядом с Мериновой, потом свешивает ноги на другую сторону — и идет вылить в раковину содержимое крышки от мыльницы. Возвращается, лезет назад, к Галке. Пахнет соленой рыбой. Галка видит сблизи, что Мирзаевна еще совсем не старая. Толстая, вот и кажется старухой. А по лицу ей, может быть, 30 лет — от силы. Это не старость еще — 30 лет.

Отдохнув, Мирзаевна по новой начинает переминать Галкины груди, и у Галки куда-то пропадают мысли.