Александр Богданов - Сувенирчик

– Господи, сохрани, помилуй и спаси!..

А по ночам она вставала и прислушивалась. Все ей чудилось, что вот-вот брякнет щеколдой в сенях и раздастся стук в дверь: нагрянула тайная полиция…

Дни «свободы» прошли так же неожиданно, как и пришли. Наступили крутые времена. Сувенирчик узнал о происшедшей перемене от заведующего школой, который сообщил ему, что уволены за участие в союзе две учительницы.

Домой Сувенирчик возвратился встревоженный и хмурый. А вечером он и матушка устроили продолжительный семейный совет. Припоминали все, что было сделано предосудительного. И грехов оказалось немало: посещение учительских собраний, вечера с пением у Клеточкина, портрет Чернышевского.

Матушка ахала и качала головой.

– Вот упреждала тебя, Веня, что толку не будет из ваших собраний… Так это и есть… Недаром говорят – старые люди прозорливые…

Сувенир виновато смотрел в пол и ничего не возражал.

– Вот теперь портрет тот самый… Куды его девать?.. В печке нешто спалить?..

– Неловко будет, мамурочка, – робко протестовал Сувенирчик. – Перед товарищами неловко… Все говорят, что не надолго эта самая, как ее называют, реакция… Опять свободные времена настанут…

– Перед кем это неловко-то? – настаивала матушка… Уж не перед Клеточкиным ли? Наплюнь ты, Веня, на них на всех… Послушай меня… Все по-старому будет… Выдумали там какую-то, как бишь ее, по-вашему, по-ученому, и не выговоришь, вроде дифтерита…

– Реакцию, мамурочка…

– Ревакцию… Глупость все это одна и ничего больше…

Спорили тихо и осторожно, точно боялись, что и стены подслушают разговор. Матушка, сознавая свою правоту, говорила авторитетно и строго… В конце концов согласились отдать портрет на сохранение знакомой Марье Васильевне Спандиковой, кассирше аптекарского магазина, сироте, жившей скромно, как отшельница, и прозванной «Божьей коровкой».

Марья Васильевна Спандикова вспомнила о хранящемся у нее портрете только через полгода, когда перебралась на новую квартиру. Она сняла комнатку у жены околоточного надзирателя Спирина. Помещение было маленькое, с окном в палисадник, где росли подстриженные молоденькие акации, а в клумбах безвкусно пестрели анютины глазки, петушиные гребешки и львиные зевы. На подоконнике стояли напыщенные олеандры с красными бутонами.

Хотелось устроить уютней комнатку, украсить чем-нибудь особенным. Марья Васильевна вынула из корзины портрет, раздумалась над ним, но поборола соблазнительное желание и решила для безопасности портрет снова спрятать.

Приходила изредка хозяйка, Анфиса Марковна, дородная женщина, в пензенской пуховой шали, с твердым ефрейторским голосом, который гудел по всему дому, когда она отчитывала на кухне кухарку.

Увидав на столе портрет, Анфиса Марковна тотчас же вывела соответствующее заключение… «Ишь ты, тихоня, – подумала она. – Наверное, „предмет сердца“!..»

Любопытство мучило Анфису. Она спросила:

– Можно посмотреть?

– Пожалуйста! – смущенно ответила Марья Васильевна, сообразив, что сделала оплошность, оставив портрет на столе.

Анфиса долго и внимательно рассматривала портрет… Потом, с лукавым выражением человека, который все видит и знает, спросила:

– Сознайтесь по совести, милая Марья Васильевна… Не женишок ваш будет?

Марья Васильевна смутилась еще больше.

– Так… знакомый один…

Теперь для Анфисы не оставалось никаких сомнений в том, что она не ошиблась в догадках… И захотелось сказать жиличке что-нибудь приятное и льстивое.

– По видимости, не здешний… Я всех здешних молодых людей знаю…

Марье Васильевне оставалось только продолжать вынужденную роль и согласиться.

– Да, не здешний…

– Сурьезный молодой человек, – продолжала Анфиса. – Губы плотно сжаты, значит пустяков болтать не любит… И суровость этакая в глазах… видно, что человек с характером… Такой спуску жене не даст… Ну, да оно, может быть, к лучшему… Вон мой благоверный, размазня-размазней, никакого толку… Чуть недоглядела – так все доходы пропьет… А доходы по его службе немалые: где от купцов, где от рестораторов. Не пьет этот-то?..

– Нет, не пьет… не пьет.

– Та-ак… Оно и по лицу видно… Что же, давно вы с ним знакомы?

– С детства… то есть, вернее, лет пять-шесть, – путалась Марья Васильевна.

– Ну-ну… Дай вам бог счастья… Приятный молодой человек…

Когда «Божья коровка» возвратила портрет по принадлежности – «как бы чего не вышло». Сувенирчик и матушка были убиты ее сообщением. Мысль, что теперь о портрете знает околоточный Спирин, наводила на обоих ужас… Матушка покачивала головой и причитала: