Сергей Тютюнник - Непримиримые

– Я его останавливать не имею права, – вглядывался кривоносый комбат в мутные глаза «комиссара», – но вы-то на него влияние имеете. Не дай бог что случится, я же крайним окажусь! Зачем мне это надо, да и вам тоже – трястись за его жизнь? Я вам точно говорю: еще под трибунал загремим…

– Ладно, не дрейфь, комбат, – отрубил Постников, огорченный смелостью Балакина. – Силой его не удержишь.

– Ну хоть скажите ему что-нибудь, – удивился комбат позиции Постникова. – Ведь так хорошо все идет: у нас ни одного трупа, только четверо раненых, и Шамиля этого наверняка спеленаем… Балакину-то зачем туда лезть?

Тем временем на крыше дома глава администрации от нетерпения подозвал молчаливого офицера ФСБ и отослал на фильтропункт, где отсеивали боевиков от мирного народа, что делалось с помощью подсказок тайного осведомителя из местных. Незаметный офицер Федеральной службы безопасности незаметно ушел и незаметно же вернулся.

– Двоих взяли, но это пешки, – доложил он.

Бывший главный механик, привыкший руководить суровыми водилами, прошелся по плоской крыше и спросил:

– Они местные?

– Нет.

– А тот молодой чеченец, что вышел из поселка первым? Он кто? – снова спросил глава.

– Он местный. – Офицер ФСБ не был разговорчивым и не баловал главу деталями.

– Может, он как-нибудь связан с Шамилем? – Глава никогда не мог угадать настроение этого офицера.

– Говорят, он его родственник, но точных сведений нет, – равнодушно ответил тот.

– Так зачем же вы его отпустили?!

– А мы его не отпускали. Пленного взял Балакин. А Балакин его на волю не отправит… Я знаю Балакина. Балакин его убьет.

Глава района долго глядел в тусклые глаза фээсбэшника и, не достав дна, быстро зашагал к лестнице, спеша к окруженному дому. Он широко шагал длинными худыми ногами, а в кармане его серого пиджака лежал пистолет системы Макарова, и глава для уверенности гладил его рукой. Впереди урчала боевая техника, и высоко в небе шевелилась пыль от сломанных танками кирпичных заборов. Бывший главмех шел на грохот и пыль, не зная, чего именно хочет в конце своего пути.

Постников точно знал, чего он хочет и чего не хочет. Укушенный в сердце решительностью Балакина, он стал отговаривать его от участия в штурме окруженного дома:

– Ну что вы как пацан, Николай Григорьевич! Не дай бог что случится, и меня, и комбата затаскают… Я уж про жену и детей не говорю…

…Балакин, спрятав в карман солнцезащитные очки, молча набивал автоматный магазин патронами, россыпью лежавшими перед ним на расстеленной солдатской куртке, и поглядывал на иконоподобного чеченца. Тот сидел на корточках под стеной с закрытыми глазами.

«Горский, хитрюга, точно потом раззвонит по всем штабам, – подумал Постников. – И руководству как бы невзначай скажет: мол, лично Балакин Шамиля взял. Вот и выгорит Коле не только должность, но и орден…» Ротный капитан, матерый прапорщик и десяток солдат готовились к атаке, выслушивая указания комбата. Комбат, как наседка, кружил над сидящими бойцами и время от времени повторял прапорщику:

– Иван, смотри за Балакиным. Это не просто приказ, а моя к тебе сердечная просьба. Его убьют – я тебя сам застрелю.

Говорил комбат спокойно, вполголоса, и танки, фонтанируя плотным дымом, глушили его речь и ломали каменные заборы.

– Все. Пошли, ребята! – кивнув на танки, сказал комбат, и группа захвата встала с земли, поправляя каски на вспотевших головах.

Танки протиснулись во двор, подплыли к дому и загородили окна. Гранатометов у Шамиля не осталось. По броне цокали пули, путались меж стен и бортов, грызли от злости цемент и железо.

Таясь за броней, пехота облепила дом, и ротный капитан кинул в щель окна наступательную гранату, от которой больше грохота, чем смерти. Наученный войной солдат бросил «эфку» под деревянную дверь, и дверь выбило взрывом. Балакин побежал к пролому, толкая перед собой пленного чеченца. Тот сопротивлялся слабо, лишь однажды обернув к Балакину большие Иисусовы очи. Балакин толкнул его в дымный коридор – из-за плеча выпустил наугад длинную очередь, засек темный силуэт падающего врага и снова толкнул заложника вперед. В серой глубине застучал пулемет, нашпиговав пленника острым свинцом. Он рухнул на спину, не издав ни звука, и джинса его стала набухать кровью.

Оголенный, открытый смерти Балакин, не получив ни единой пули, увидел черный зрачок пулеметного ствола, направленного прямо на него, почувствовал ледяной укол в сердце и стал падать на пол от ужаса смерти. Он падал почему-то медленно, видел черный зрачок стоящего на полу пулемета, который моргал быстрым пламенем, видел зеленую шапочку над стволом и ударившую вдруг откуда-то сбоку по этой шапочке ногу в пыльном военном ботинке. Балакин не слышал полета пуль над головой и поначалу не слышал даже окриков Ивана, матерого прапорщика, приставленного комбатом для продления жизни начальству. Иван среагировал на просьбу комбата и отключил пулеметчика, который теперь распластался на полу, потеряв от удара восприятие мира.