Виктор Колюжняк - Ечко-бречко

– Умер вместо него? – поперхнулся я.

– Откуда я знаю? Думай сам. Он не придет ко мне вместо тебя.

– Это уж точно, – кивнул я и принялся допивать остывший кофе.

Больше в тот вечер мы об этом не разговаривали. Алинка слишком деятельный человек для того, чтобы концентрироваться долгое время на чем-то одном, кроме, разве что, фотографии. Еще одно из множества ее замечательных качеств. Порой я думаю, что именно она, пожалуй, лучше всех подходит мне в качестве постоянной спутницы жизни. Но потом я напоминаю себе, что неизвестно, как все может обернуться, а друга терять не хочется, и усилием воли запихиваю подобные мысли поглубже.

Тот разговор многое разложил по полочкам. Я понял, что происходящее – нормально. Местами необычно, местами странно, а местами страшно до жути, но нормально. И конец этого «приключения» пусть и терялся в тумане, но, по ощущениям, зависел целиком и полностью от меня. А это, что ни говори, приятно – быть хозяином собственной судьбы.

И следующие две недели я сначала со страхом, затем с любопытством, а после уже с нетерпением ожидал встречи с паном Вроцлавом. Это чувство было сродни тому, какое порой возникает, когда ждешь звонка после собеседования. Поначалу боишься, что тебя не возьмут. Потом наступает чувство расслабленности – уже не так волнуешься за результат. И под конец жаждешь получить какой угодно ответ, пусть даже отрицательный, лишь бы его дали.

Правда, была одна существенная разница. Если в случае со звонком можно было попросту забыть и проходить собеседования дальше, то с паном, как я подозревал, такой фокус не пройдет. Он непременно напомнит о себе. Ведь мы с ним были чем-то похожи. Я пока не мог до конца определить чем именно, но внутренне ощущал, что именно здесь и кроется разгадка происходящих событий.

Несмотря на все ожидания, мыслей: «Ну и что же я буду делать?» – не было и в помине. По какой-то неведомой причине я избегал размышлений на эту тему и попросту ждал встречи.

Потому что не знал «зачем».

В общем, я не сделал ничего для того, чтобы подготовиться к встрече с паном Вроцлавом. А потому, когда он сел возле меня в кинотеатре, где я терпеливо ждал начала фильма, в голове вдруг что-то щелкнуло, и разом пропали все мысли.

Белый лист перед глазами, а сквозь него проступает напряженный взгляд старика.

…я смотрю на него и вдруг понимаю, что он тоже боится. Ждет от меня чего-то и боится, что это «что-то» окажется пустышкой. И от этого чужого страха я вдруг успокаиваюсь, и одновременно с тем к горлу подступает ответственность.

– Здравствуйте, – говорю я, сглатывая засевший внутри ком.

Пан молчит. Сверлит глазами, гипнотизируя. В зале гаснет свет, на экране уже что-то показывают, вокруг шуршат пакетами люди – все это проходит мимо меня.

Нет ничего, кроме сияющих глаз пана Вроцлава. И в них для меня тоже начинается фильм. Откуда-то приходит понимание, что сам старик этого не видит. Поэтому я начинаю рассказывать вслух все, что вижу, слышу и чувствую…

Пан Вроцлав больше всего опасался не сделать самое важное в своей жизни. Что именно – он не знал и сам. Но понимание, что в любой момент может прийти смерть и самое важное дело не состоится, – повергало его в трепет. В ответ он надевал маску сумасбродства, чтобы никто не заметил прятавшийся внутри страх.

Так и жил, пока однажды не нашел слова, которые идеально подходили для того, чтобы отпугивать смерть. Вместе с этим бессмысленным сочетанием букв пришло и осознание, что теперь он не умрет.

От радости пан Вроцлав сказал «Ечко-бречко» и сошел с ума.

И потом, на пути к морю, сам того не подозревая, он искал не успокоения, а доказательства, что все это было не бессмысленно. Умирая, воскресал и твердил все время одно и то же как заведенный.

Теперь все должно было стать «как надо». Эта мысль свербила внутри, ерзала, пытаясь устроиться внутри мятежной души, но никак не получалось. И пан Вроцлав шагал дальше, веря, что есть место, где он обязательно успеет сделать то, что от него ждала жизнь.

Но даже море не принесло ожидаемого успокоения. Он понял, что все равно не успел сделать самое важное – прожить жизнь, ибо ворвался в круговорот смертей и воскрешений. Пан Вроцлав забыл: кто он есть и ради чего жил. Все то, что он так старался успеть, оказалось задернуто пеленой безумия.

А смерть по-прежнему казалась ему самым страшным, что может произойти.

Ечко-бречко, пан Вроцлав. Ечко-бречко.

– …дурак, – говорит старик, по лицу которого текут слезы. – Дурак, да?

Читать дальше