Эльжбета Латенайте - Невыполнимый мосток

Кстати, невыполнимая очень не любила людей, не чувствующих, что они касаются, толкают или царапают окружающих. Когда кто-нибудь нечаянно толкал ее, даже совсем чуть-чуть, она валилась на землю с жутким грохотом и причитаниями и тогда нарочно как можно дольше катилась. Если замечала на дороге какую-нибудь неровность или мусор, разражалась криком и воплями. Катилась до тех пор, пока не натыкалась на препятствие, а тогда притворялась мертвой. При виде этого зрелища толкнувший чаще всего застывал в ужасе и удивлении. Словно видел собственного сына, на которого за кражу в один голос орут собравшиеся в кучу все самые злые хозяева магазинов со всего мира. А через несколько мгновений невыполнимая подскакивала со скоростью молнии и, собрав разбросанные вещи, скрывалась из глаз, оставляя за собой раскрытые рты.

Кстати, можно сказать, что у невыполнимой была такая черта, которую можно было бы назвать «невыходимостью».

Еще одну деталь скрывала невыполнимая. Ну не скрывала, не скрывала, скорее, знала, что она существует, и опасалась, что из-за нее может навлечь на себя всякие обременительные суждения и ненужное внимание. Когда закрывала дверь, всегда оставалась с ручкой в ладони. И было совсем не важно, старые двери или новые, прочные или разболтанные, закрывала ли невыполнимая их спокойно или в спешке хлопала ими. Не важно то, что при других обстоятельствах было бы важнее всего – закрывала их невыполнимая или открывала. Открыв дверь, ручку она забирала. Потом быстренько клала ее рядом с дверью и исчезала. Сама она к этому уже привыкла, только каждый раз заново приходилось смиряться с гвалтом, поднятым удивленными окружающими.

Она до конца расходовала все, что дает человеческая природа: сколько дано боли – столько у нее и было, сколько дано воплей – столько она и вопила. Все исполнила и потратила. Только сколько дано жалоб – она не жаловалась. Ах, жалоба, эта страшная язва, способная навлечь заразу и болезнь на все человеческие желания и стремления. И не только та жалоба, когда, забыв о достоинстве, исходишь кровью страданий на глазах у другого, но и та, когда и в самой уединенной аскезе мука открывается самому себе.

Вообще есть вещи поважнее, чем маета между счастьем, ее тенями, отблесками и полным ее отсутствием. Есть вещи куда более важные, чем разбазаривание времени в гимнастике на снарядах жизненных тягот и облегчений. Главное – в них не вмешиваться. Только тогда, когда руки понимания не мнут всяческих печалей, веселий или удовлетворений, разве что чуть-чуть щекочут их, можно начать размышлять о чем угодно, хоть о тех же счастье и печали.

Такова сложнейшая задача на земле: доказать человеку, что нет добра и зла. Прежде всего, надо доказать, что нет зла. Только тогда, когда с просветленной головой самому себе внутри удивляешься: «Неужели нет ничего плохого, совсем ничего плохого?», можно понемногу поверить, что то, что остается, когда нет зла, не есть добро. Вот где почти невозможная задача. Невыполнимая.

Невыполнимая подыскивала для себя сюжет, цепь событий и историю. Но ничего не получилось. Раз в месяц колола героин, а во сне каждый раз, без исключения, видела своих умерших родителей, она теперь уже была старше них.

Она мечтала написать такую книгу, в которой было бы написано, как написать такую книгу, в которой было бы написано, как написать такую книгу, в которой было бы написано, как написать такую книгу, в которой было бы.

Вот такая, уставшая от нечаянно касавшихся, царапавших и от боли, изображений смерти, невыполнимая была уже давно. Теперь все немного иначе.

Сегодня, когда весь день без устали дует такой сильный ветер, что люди идут по улицам, клонясь или даже переворачиваясь, как бывает клонима и вертима любовь одного в руке другого, невыполнимая сидела у стены в безлюдном переулке. Голова ее миля за милей, сажень за саженью клонилась все ниже и ниже, пока невыполнимая сидела на земле у мозаичной стены здания в безлюдном переулке.

Это сидение продолжается с тех пор, как мосток на берегу озера, где она проводила лето, весну и осень, начал выделывать одну за другой глупости. Она любила прыгать в воду с того мостка, а из воды – назад на мосток, и так весь день.

Некоторое время назад все поменялось. Как только она ступала на мосток, он начинал так дрожать и дребезжать, что она падала и обдирала колени. А если и оставался спокойным, пока она со всей осторожностью шла к его концу, то, как только она отталкивалась для прыжка, быстро удлинялся на несколько метров вперед. И невыполнимая, вместо того чтобы плюхнуться в воду, хлопалась о вытянувшийся под ней мосток.