Николай Успенский - Декалов

Вскоре дьячок свернул с большой дороги на проселочную и скрылся.

А Декалов продолжал ехать в обозе по большой дороге. Толстый, покрытый изморозью мерин нес его по раскатам, через глубокие ухабы и даже по сугробам. Когда проезжавший мимо мужик замахивался кнутом и выбивал его из обоза, Декалов закоченевшими от холода руками держался за веревки, чтобы не вывалиться из саней.

Уже давно стемнело; обоз все ехал, по-видимому рассчитывая сделать большую станцию. Упорно думая о своем родном Кочергине, Декалов почти не чувствовал ни холода, ни боли в спине, на которой долгое время учителя расписывались кровавыми рубцами… Он не верил своему счастью, не верил, что он теперь свободен и скоро увидит свое село.

Вот деревня… говор мужиков и дворников. С горы катаются мальчики на подмороженных скамейках, лавируя среди бегущих лошадей… Огни на постоялых дворах; кое-где сквозь оттаявшие стекла видны кипящие самовары и артели извозчиков… Обоз миновал деревню.

Снова поле; темь и холодный ветер…

Слышится шум саней и дружный топот лошадиных копыт то по мягкому снегу, то по торной дороге, изрезанной приступками, об которые стучат полозья розвальней, как об рубель… А в поле ни голоса!.. В стороне мелькают леса… Декалову рисовался и вечер на семинарской квартире; ему становилось жаль своих товарищей: теперь они тоже где-нибудь в дороге, на холоде…

В обозе ни один мужик не подавал голоса: вероятно, все спали. При сильных раскатах Декалов замирал, опасаясь быть вываленным из саней; достаточно было на четверть минуты отстать от обоза, чтобы потерять его из виду…

Но как обрадовался Декалов, когда обоз поехал шагом и вдруг подле его саней какой-то мужик заговорил:

– Ванюша, что, озяб?

– Озяб, – сказал Декалов.

Мужик поправил шлею на лошади.

– Сейчас приедем ночевать; версты две осталось…

Мужик сел на край саней и, помолчав, продолжал:

– Небойсь мать-то твоя ждет не дождется тебя… чудно! Колько времени не видались… как нешто обрадуется, сердечная!..

Мужик говорил таким братским голосом, что Декалов готов был обнять его…

В доме кочергинского дьячка все было вымыто и убрано; зажженная перед образом лампадка озаряла на столе белую скатерть.

Декалов, в новой рубашке, сидел с матерью и бабушкой на печке, при свете ночника; там же, в углу, стояла кадка с пирожным тестом. Дьячок, расчесывая свои волосы, сидел на лавке.

– Ох-ма, хма, хма!.. – проговорила дьячиха, выслушав несколько рассказов сына об училище.

Все молчали. По свежей соломе, устилавшей пол, тихонько кралась кошка; под печкой ворковали голуби…

– Матушка! – сказала дьячиха, – не посмотреть ли нам, как всходят пироги?

Старуха и дьячиха осветили на печи кадочку и, глядя в нее, говорили:

– Кажись, хорошо всходят… дрожжи бесподобные… Закрой. Господь с ними…

– А у нас хотят заказать новый колокол, – сказал дьячок сыну.

– Да, да! – подхватила дьячиха, – пудов в шестьдесят, что ли?

– Заказали в шестьдесят… что говорить! Колокол будет городской… – отвечал дьячок.

– А не пора ли нам затоплять печку?

– Погоди, маменька, – сказала старуха, – а вот нешто принеси из амбара мясное да потроха… не тронь, пока оттаят в избе…

Дьячиха оделась в шубу и принесла из амбара гусиные лапки и головки, поросенка, двух кур и часть свинины. Все эти предметы хозяйка разложила на лавке.

– А студень-то не пора вынимать?

– Теперь пора.

Дьячиха вынула из печи чугун и начала разливать студень в деревянные чашки, вынимая оттуда ложкой бабки, которые старуха отдавала внуку.

Дьячок, чтобы не мешать бабам, отправился на печку.

– Ванюша, не забудь завтра сходить к отцу крестному – Христа прославить! – сказала дьячиха.

– Бабушка, – спросил Декалов, – что же, вы не видали Петю Лаврухина?

– И! Да уж он про тебя спрашивал бесперечь… он, верно, еще не знает, что ты приехал. А что я вспомнила? – вполголоса сказала старуха дьячихе, – не помазать ли Ване спину гусиным салом?

– Когда я ждал тебя домой, – сказал дьячок, – я написал речь… Если бы ты ее выучил, завтра от помещика получил бы что-нибудь… Я тебе ее прочту: мудрена покажется или нет?

Дьячок достал речь и прочитал. – Что, мудрено, Ваня? – спросил дьячок. Декалов немного подумал, желая угодить отцу; наконец, сказал:

– Мудрено, тятенька!

– Мудрено-то мудрено! – сознался дьячок.

– Ванюша, – сказала старуха, – поди-ка ляг спать… тебе и так надоела эта учеба…