Олег Павлов - Сны о себе

Новых попыток купить компьютер по объявлению у чужих людей я больше не делал. Я приобрел его в фирменном магазине, заплатив куда дороже, но получив три года гарантии. Салон, где я его покупал, носил название «Компьютерный рай». Когда же я обзавелся компьютером, жить стало отчего-то еще страшней, и этим страхом моим теперь кормилась умная, бездушная вычислительная машина, которая, как оказалось, имела свой непонятный подлый характер и которую я сам в конце концов одушевил. Свой компьютер после года работы я называл просто: «Ну ты, падло…» Тут и вспомнилась мне послушная тупая пишущая машиночка – мой творческий метод делал меня зависимым от все более изощренных и все более самостоятельных в своей изощренности вещей. Однако свой «Роботрон» к тому времени я разобрал, чтобы узнать наконец-то, как же был он устроен, а собрать уже не смог.

Много раз я себе говорил, что пора остановиться, обрести покой, но всегда гнал меня писать только вещий страх, заполученный вместе с дедушкиным наследством. Обрести твердую почву под ногами никак не удавалось. Японские доллары я грохнул, а мне мечтательно думалось что они из компьютера, как из навоза, чуть ли не на другой день произрастут. Я говорил себе: компьютер облегчит мне работу и даст новые возможности, стало быть, я успею сделать вдвое больше, а мои факс-колонки тоже заполонят полмира. Но обнаружилось, что работать больше и быстрее я или не умею, или физически не могу. Также не мог я стать и легкомысленней, а цинизма хватило только чтоб морочить голову в стенах собственной квартиры заезжим японцам, пугая их до смерти рассказами про дедушку – «генерала КГБ». Из-за компьютера между мной и нечистой силой появилась связь, как мне чудилось, навроде телеграфной. Мой компьютер сожрал в первый раз у меня главу романа. Как это произошло, никто из людей сведущих не мог объяснить. Главу пришлось делать заново, но тогда я еще писал в свое удовольствие. Скоро же оказалось, что у меня снова почти нет времени: три месяца проедал аванс, полученный от издательства, но и всячески их умасливал, сообщая, что работа «двигается», тогда как никуда она не сдвинулась. Уверенный в том, что сроки перенесут, я даже заявился в издательство с мрачным независимым видом и попросил дать мне аванс во второй раз, так как работа над романом уже совершенно близится к концу. Мой решительный вид и мой будущий роман давно внушали к себе такое уважение, что выдано было без промедления, в тот же час, еще пятьсот тыщ.

Вдруг спустя месяц звонок: просят показать написанное. А когда еле отвертелся нести рукопись на показ, оказалось, через два месяца они все равно ждут от меня роман в печать. Всего два месяца было! Первые дни я сидел сутками, шло легко и скоро, но вдруг из файлов стал уничтожаться что ни день текст. Вместо текста я находил, будто мышиный помет, какую-то абракадабру на языке машины. Один знакомый – а, кроме литературных, знакомств в моей жизни как-то и вовсе не стало – вызвался приехать разобраться, полечить… Я пускал в свой компьютер каждого и не думал о том, какая может быть в наш век простая месть от тайного недоброжелателя. Вызвавшийся помочь засадил в компьютер программку, а вместе с ней и вирус, который после обнаружил и уничтожил только приехавший с фирмы сестры высокооплачиваемый специалист. Срок сдачи романа таял. Я писал уже в очень большом напряжении, когда однажды компьютер не включился вовсе, выдав надпись по-английски, что доступ к диску – к моему роману – закрыт.

Дмитрия Голубовского знала как компьютерного гения добрая половина литературной Москвы… Да вот только мало кто видел своими глазами. По слухам, ему доверял свой компьютер сам Владимир Семенович Маканин, лет пятнадцать не дающий никому даже интервью. Голубовский живо начинал, а после ушел от литературы в общение с виртуальным пространством, как будто в скит. Он говорил, что хочет понять себя – а потом вернется, уже навсегда. Когда мне назвали его имя, я вспомнил с отчаянием, что творения этого человека однажды публично разругал и даже посоветовал автору больше никогда не писать. В ответ этот человек, чуть нагловатый на вид, похожий на скаута, с зализанным прямым проборчиком и в очках, только самодовольно улыбнулся, потому что давно ничего не писал. Голубовский, как я после понял, по этой самой причине считал себя недосягаемым и неприкасаемым: он себя заморозил в блестящем творческом состоянии, а разморозиться полагал лет через двадцать, в том же блестящем творческом состоянии, когда у таких, как я, высохнут от скуки чернила. Он жил в каком-то общежитии работников Сбербанка и на связь выходил сам. Но его номер телефонный скрывали даже те, кому он все же был известен: Голубовского еще и с трепетом прятали от внешнего мира его родные и близкие, как если бы звонки по телефону даже не на нервы ему действовали, а разрушали мозг.