Владимир Дэс: Уход

И вот писатель стал наматывать круги по вокзальной территории, все ближе и ближе подбираясь к буфету и киоскам. Он даже зачем-то встал к киоску за пирожками, но когда подошла его очередь, он со страхом шарахнулся от продавца, вспомнив, что у него нет денег. Будущий Классик загрустил, неожиданно ощутив бренность и ничтожность человека без денег.

Но тут он заметил, что на столике «американке» кто-то оставил чуть-чуть надкусанный пирожок и почти нетронутый стаканчик с кофе.

«Наверное, на поезд человек опаздывал», – подумал будущий классик и незаметно, как бы случайно, двинулся к той «американке». Ему казалось, что это движение он совершает абсолютно незаметно для всей вокзальной публики.

Ан нет. Он глубоко ошибался.

За ним пристально наблюдали, по крайней мере, три пары глаз: одна – милицейская и две – местных бомжей, чья территория кормления, по их разумению, должна была сейчас подвергнуться нападению со стороны какого-то незнакомого дядьки странной наружности.

Владельцы обозначенных территорий давно бы отогнали от хлебных мест чужака, но всех сбивал с толку необычный – не по сезону, – но приличный прикид незнакомца.

И вот Писатель подошел к заветному столику, и рука будущего классика потянулась к пирожку, как это движение резко остановила резиновая дубинка.

– Гражданин, ваши документы! – голос милиционера требовательно пресек желание Классика стянуть пирожок.

Писатель сжался, с ужасом осознав, что страж порядка только что уличил его в попытке воровства закусанного пирожка. Сказать, что он не был знаком с воровством, это было бы не правильным. Знаком, и даже не плохо. Но это было в литературе, так сказать, в духовной сфере. Все его собратья по перу только и делали, что воровали друг у друга (или у великих) идеи, строчки и даже целые главы.

Но это было в духовной, привычной сфере, а пирожок – это не рифма или идея, это осязаемая материальная пища – за это можно и срок получить, – пролетело в голове будущего классика. И от испуга он замер, застыл.

Постовой милиционер, не услышав ответа, ткнул писателя резиновой дубинкой уже в бок.

– Документы, гражданин!

Писатель испугался еще больше, и даже мысль о тюрьме не могла вывести его этого коматозного состояния.

– Ты что, оглох что ли? Так я тебе сейчас уши прочищу, – и замахнулся дубинкой на будущего классика.

Тот от вида дубинки дернулся и быстро забормотал, что он – известный писатель что его документы – в Союзе писателей на представлении к Государственной премии, и что он случайно сел не в тот поезд и теперь не может вернуться назад за своей, тс есть государственной премией.

В этот самый момент к ним подошел напарник постового и, не обращая внимания на бормочущего писателя, что-то энергично зашептал своему другу на ухо, показывая такой же резиновой дубинкой в дальний конец вокзала, где на полосаты тюках сидели две объемные дамы с золотыми зубами, в блестящих шалях.

Тут же забыв про писателя, постового милиционер с напарником почти бегом бросились на мешки, шали и зубы.

Писатель остался один.

Пирожок лежал рядом и соблазнял. И хотя у писателя от страха все еще тряслись руки, ноги и даже голова, он все же решил опять попробовать взять пирожок.

Но он не знал, что в дело уже вступили вторые хозяева вокзальной территории.

Не сильный, но размашистый удар в ухо теперь уже навсегда приостановил попытки будущего классика съесть не принадлежащий ему пирожок. Никогда за всю писательскую жизнь его не били в ухо. Бывало, конечно, что во время дележа санаторных путевок какая-нибудь взбалмошная поэтесса хватала его за красивый черный чуб. Но то была дама, и было это опять же в сытости, А тут в прямом смысле слова его голодного и холодного бьют в ухо, и от удара он летит в заплеванный угол. Когда он поднялся, ему добавили пинка, и двое людей бесполой наружности с синими опухшими лицами сказали ему, чтобы он как можно быстрее исчезал с их территории, то есть с вокзала, а то они с него скальп снимут.

И писатель побежал.

Куда, зачем, он не знал. Он просто бежал из этого жестокого мира, который не понял его великой миссии, его великого порыва, его бессмертного Ухода. И он, наверное, убежал бы далеко по заснеженной улице, идущей от вокзала куда-то в метель, если бы не устал и не стал задыхаться. Он прижался к углу какого-то двухэтажного домика и, закрыв глаза, заплакал.

Нет, совсем не так представлялся ему свой Уход. Вспомнил, как ему виделись бескрайние цветущие луга, и он, идущий по ним босиком, встречает мудрых людей, не обладающих божественным даром писания, свободный от обязательств и денег, такой же чистый, как природа, внемлет их мудрым словам, а потом, набравшись их мудрости, возвращается в свою писательскую организацию и начинает писать такие шедевры, от которых у его коллег-писателей от зависти сразу же случаются удары, инфаркты и инсульты.