Виктор Мануйлов: Вспаханное поле

А выстрелы все гремели и гремели, настигая тех, кто оказывался на краях цепи. Мы хорошо видели, как немцы, которым должна вот-вот достаться следующая пуля, начинали быстро отползать к середине, а то и перебегать, и два офицера метались сзади цепи, размахивая пистолетами, но тоже не переступая опасную грань.

Один фриц, не дождавшись своей очереди, вскочил на ноги и прыжками понесся к лесу. За ним кинулось еще несколько. Но поле… Разве можно долго бежать по такому полю! Они оскальзывались, падали, а пули все равно настигали крайних, и видно было, как раненые крутились и корчились на одном месте.

И тогда немцы залегли. А что такое залечь на таком поле? Это значит — практически остаться безоружным, потому что грязь набивается в затворы, в стволы, и стрелять из такого оружия уже нельзя.

С нашей стороны стреляли уже четверо. Да и для наших автоматов ППС, у которых прицельная стрельба около двухсот метров, расстояние было в самый раз, потому что немцы подошли настолько близко, что попасть в них могли уже не только такие стрелки, как Пряхин и Дроздов. Четверо били по флангам, сгоняя немцев в кучу. Двое-трое по центру из автоматов. Я стрелком был неважным, поэтому помогал нашим снайперам, чем мог: протирал патроны, снаряжал обоймы. Нас, можно сказать, охватил азарт, это была охота, где каждый выстрел для нас значил слишком много.

Конечно, немцы стреляли тоже, и у них были не только винтовки, но и пулемет, который выпустил одну-две очереди и заглох: грязь, она налипала не только на сапоги. Но долго такое положение продолжаться не могло. Немцы должны были на что-то решиться. Может, это были не такие уж опытные солдаты, потому что в армию у них брали теперь всех подряд, может, они тоже устали, может, пойдя по меже, с самого начала решили, что мы не задержимся в сарае, что нас там уже нет и ничего им не грозит. Конечно, если бы они пошли не по меже, а стали бы обходить поле по опушке леса, то не попали бы в такую переделку. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха…

И они решились. Они бросились вперед, к нашему сараю. Они бежали молча, пригнувшись, оскальзываясь, оступаясь, падая навзничь в глубокую и вязкую грязь, и когда приблизились к нам метров на сто, а мы все открыли огонь из автоматов, с их стороны раздалось всего лишь несколько выстрелов. И тогда они не выдержали и побежали кто куда: одни — назад, другие — к лесу… Уйти с этого поля смогли немногие… Да-а, если бы не вспаханное поле, неизвестно, чем бы для нас этот бой закончился…»

Николай Иванович долго молчал, вздыхал, переживая прошлое, ворочался. А я, потрясенный его рассказом, думал, как ни странно, не о том, смог бы я, оказавшись на его месте, все это вынести и не сломаться, а о том, что не для того пашут поля, чтобы их топтали. Не для того…

На другой день мы возвращались к проселку лесом, в обход вспаханного поля. На его краю у дороги будто дожидалась чего-то длинная темная цепь молодых елок. Где-то за спиной, у озера, один за другим гулко бабахнули выстрелы — и на мгновение мне показалось, что цепь качнулась и шагнула на пахоту.