Павел Кренев - Мина

Бабка Евдокия прямо в шлепанцах побежала к остановившемуся у калитки «газику».

— Ой, робятки, — запричитала она вылезавшему из машины молодому офицеру, — может, не надоть, а? Подись, дом сломает. Куды же мне тады, робятки!

Лейтенант поправил фуражку и солидно сказал:

— Почему сломает? Мы не в первый раз.

Пройти к дому он, однако, не решался. Полная и, видно, крепкая еще баба загораживала вход во двор. Не зная, как быть в таких случаях, лейтенант спросил:

— А зачем тогда вызывали?

— Никто вас, робятки, и не звал, — ласково, но решительно ответила бабка Евдокия, стараясь говорить тише, чтобы не разбудить зятя. В ней затеплилась надежда: может, не услышит, идол. Сзади все же хлестко стукнула дощатая дверь веранды, и сапоги зятя загрохотали по настилу.

— Здравствуйте, — сказал он, отстраняя Евдокию и протягивая руку лейтенанту, — Петр Иванович, будем знакомы. Жду вас с утра, да в последний момент вздремнул малость. Сами понимаете, отпуск.

Лейтенант сообразил, что в лице Петра Ивановича приобрел решающую опору. Обернувшись к машине, он негромко, командирским тоном бросил:

— Петров, Ибрагимов, приготовиться к разведке.

Из «газика» бойко выскочили двое солдат, держа в руках продолговатые ящики зеленого цвета. Разложив эти ящики на земле, они достали из них какие-то трубки и стали всовывать их одну в другую. Получилось два стержня с широкими цилиндрами на концах. На голову солдаты надели наушники. Бабка Евдокия смотрела на эти зловещие, с ее точки зрения, приготовления, а в душе шевелилась тревога: сломают! Ох, сломают домишко! Она подошла к зятю и вполголоса попросила:

— Ты уж посмотри за ними, Петенька. Как бы не натворили чего. Им-то не жалко. А куды мне тады?

Зять, подмигивая солдатам и офицеру, нарочито громко возразил:

— Ну, Евдокия Терентьевна, ну почему вы так не доверяете советским воинам?

— Мы готовы, — сказал офицер. — Ведите, Петр Иванович, показывайте.

Когда солдаты и зять направились к дому, бабка Евдокия тронулась было за ними, но лейтенант остановил ее:

— Извините, вам нельзя, не положено.

— Как нельзя? — возмутилась Евдокия. — Мой дом, и нельзя?

Она хотела сказать еще что-то резкое и решительное, но, увидев, как у лейтенанта нахмурились брови, благоразумно замолчала. «Лучше не перечить, — подумалось ей, — а то специально испортят чего-нибудь. Понаехали тут с трубками».

Она еще потопталась в раздумье у калитки: куда же ей-то податься? Может, пойти пожалиться к соседке Калиничне? Потом вспомнила, что та угреблась спозаранок в лес за клюквой. Евдокия пошла на речку. Выло здесь у нее укромное место, на склоне крутого травянистого берега, между двух старых разлапистых лип. Место это показал ей Федор. Здесь они целовались с ним в теплые летние ночи того далекого предвоенного года. С тех пор в радость и в печаль приходит сюда Евдокия, чтобы поговорить с Феденькой, посоветоваться, излить душу. Сев под липами на дощечку и глядя на воду, она вернулась мыслями к дому.

Построил его Федя перед самой войной. Построил за малый срок. Он словно торопился, боялся, что не успеет. Времени у него было мало и без того. Работал Федор бригадиром в колхозе, днями пропадал на поле, домом занимался до глубокой ночи. Молодая жена его Евдокия вначале помогала, как могла, а потом, когда дите ждали, Федор всю тяжёлую работу по строительству взял на себя — один управлюсь…

Евдокия сокрушалась:

— Отдохнул бы, высох весь. Куда торопишься-то?

Федя только улыбался:

— Вот нарожаем с тобой ребятишек с дюжину, куда девать будем?

Крышу он крыл уже в начале июня 41-го года. Тогда и перебрались в новый дом. Внутренние работы Федя так и не закончил, ушел на фронт. Осталась его задумка — прорубить окошко из светлицы на речку, на заречные дали… Он потому и приберег ее напоследок, что хотел смастерить оконце это красивее других, с фигурными, резными наличниками.

Осенью родилась Люська, и для Евдокии настали самые тяжелые дни: впереди зима — а у нее и в подполе пусто, и денег ни гроша. Все силушки на дом этот проклятущий ушли. Если бы не добрые люди — не выдюжить бы ей с грудной на руках.

В первые месяцы от Федора приходили письма. Все утешал Федор, обещал: скоро одолеют немца и он вернется. Еще обещал, что новое окно в светлице прорубит. Потом началась оккупация, и письма перестали приходить.