Олег Суворов - Моя единственная

— Пойдем на диван.

Я послушно лег на диван, а она села на меня сверху, смуглая и страстная, как богиня, подрагивая в темноте разметавшимися темными волосами, часто двигая бедрами и прижимая к своей горячей груди мои руки… Наконец она содрогнулась, замерла и с полустоном-полувздохом жадно поцеловала меня в губы.

— Как это было прекрасно, — только и сказал я, когда она припала щекой к моей груди.

— Мне тоже так показалось.

— Это — диван Достоевского?

— Что? А, нет, это из усадьбы князей Оболенских.

— Какая жалость!

— Почему?

— Потому что с такой чудесной женщиной, как ты, надо заниматься любовью или на постели Людовика XVI, или хотя бы на диване Достоевского.

Светлана улыбнулась и со вздохом легла рядом со мной, втиснувшись боком между моим телом и диванной спинкой, обитой белым шелком с цветочными узорами.

— А еще лучше, — продолжал мечтать я, — оказаться бы нам в Венеции и заниматься любовью в гостинице с видом на «Палаццо Дукале». А потом спуститься вниз, в открытое кафе на берегу канала, и поужинать. Ты бы еще кричала: «Не пей много кьянти, а то итальянский забудешь и не сможешь объясниться с официантом!»

— А ты знаешь итальянский?

— Да, учил немного…

— У тебя богатый опыт, как я успела заметить. Ну-ка, расскажи мне про своих любовниц.

Несмотря на всю свою расслабленность, я почувствовал подвох в этом вопросе и понял, что это не просто праздное любопытство, а проверка того, насколько ко мне и ко всему произошедшему можно относиться серьезно. Кроме того, рассказ о моей безнадежной любви к Наталье в подобных обстоятельствах мог бы оскорбить Светлану, а ведь только о Наталье я был готов думать и говорить в любое время дня и ночи.

— Не хочу, — сказал я.

— Почему?

— Потому что сейчас они уже не существуют. Ты — единственная. Ты — такое счастье, что мне хочется молиться Богу, хотя я никогда этого не делал. И — подумать только, я ведь мог не прийти в этот скит и не встретить тебя! Кстати, а почему у тебя крест на груди — ты верующая?

— Да, хотя и не настолько, чтобы соблюдать обряды. Моя вера какая-то внутренняя, слишком интимная, чтобы ее можно было выставлять напоказ во время церковных служб и молитв…

— Ты приедешь ко мне в Москву?

— А ты приглашаешь?

— Умоляю.

— Только не сейчас. Позже.

— Почему?

— Мне не с кем оставить Дашу. А через месяц сюда обещала приехать моя мать. Ты живешь один?

— С отцом. Но он очень редко бывает дома — живет или на даче или у любовницы.

— Сколько же ему лет?

— Пятьдесят шесть.

— И все еще есть любовница?

— И подозреваю, что не одна, — усмехнулся я. — Но мы не о том говорим.

— А о чем мы должны говорить?

— О тебе. Ты так невыносимо хороша, что мне ужасно хочется включить свет и хорошенько тебя рассмотреть.

— Нельзя.

— Знаю. Но ты все равно чудесна. К тебе хочется обращаться на «вы» и называть княгиней.

— Даже сейчас?

— Именно сейчас.

— Спасибо. — И она поцеловала меня в ухо, пощекотав шею прядями волос.

— За что?

— За то, что ты такой ласковый и… умелый.

— Если после этой ночи мы встретимся с тобой еще раз… — начал было я, поворачиваясь к ней, и не договорил, чувствуя новый прилив страсти. У меня все более учащалось дыхание, пока я целовал ее глаза, щеки, нос, волосы…

— А ты сомневаешься в том, что мы еще встретимся?

— Только за тебя, не за себя.

— Не сомневайся.

— Спасибо.

— За что?

— За то, что предлагаешь не сомневаться в самом ненадежном…

В конце сентября, спустя полтора месяца после своего возвращения в Москву, одетый в синюю куртку и синюю шляпу, белую рубашку и светло-серый галстук, я мерз возле метро «Щелковская», на пятой платформе автовокзала, и ждал приезда Светланы. Прямой автобус Козельск-Москва находился в пути около четырех часов и сейчас немного опаздывал.

За то время, что мы с ней не виделись, произошло немало событий, но сейчас все они ушли в тень, стали неважными и неглавными, тогда как та ночь в музее вновь и вновь всплывала в моей памяти со всеми своими незабываемыми подробностями. Она уже казалась и далеким прошлым, и случайным, неповторимым эпизодом, а потому я не знал, что и думать, когда на два своих письма в Оптино получил в ответ только одну короткую, сдержанно-ласковую открытку. Но три дня назад раздался звонок, и Светлана сказала, что соскучилась и хочет приехать ко мне в гости.

Я никогда не был особенно сентиментален, но все это время жалел, что у меня не было фотографии Светланы — причем обязательно с тем насмешливым взором, который смутил меня в тот первый раз. Я не знал, что с нами будет дальше, и не имел на этот счет никаких предчувствий, мне просто хотелось жить — и если уж не повезло с самой любимой — наслаждаться обществом других женщин как можно чаще. Все остальное было вторичным — и угроза увольнения с работы в виду сокращения штатов, и несущиеся со всех сторон заклинания о кризисе и безнадежности.