Елена Дженкинз - Москва-Лондон, кот и букет невесты

Авантюрный дух и оптимизм открывали Терехову много дверей, а если двери не имелось в наличии, то он не шел к цели напролом, как делали многие давно сгинувшие конкуренты. Нет, Николай строил лестницу и, забравшись на облака, перешагивал преграды. Он был энтузиастом, новатором, который занимался технологиями и никогда не оставался один. Его часто называли эксцентричным, но что поделать – это у них семейное. Он «горел» работой, в нем кипела жизнь, несмотря на возраст и тот факт, что скоро станет дедом.

Николай ослабил узел галстука, подкатал рукава белой рубашки и вернулся во двор, захватив граненый стакан с глинтвейном. На поверхности плавала гвоздика, и он вспомнил, как давным-давно – а вроде и недавно – жена добавляла в сухое красное вино тонну специй, сахара, а потом кипятила и радовалась. А он каждый раз притворялся, что плачет от благодарности, а не от того, что переваренная бурда взрывала мозг.

Когда-то жена, узнав о своем смертельном диагнозе, заставила поклясться, что Терехов снова полюбит. Она, будучи прирожденным юристом, даже шутливый документ составила и принудила подписать: «Я, Николай Терехов, обязуюсь найти новую любовь, иначе дух моей жены вернется в виде какого-нибудь вредного существа и испоганит мне жизнь».

Взрывная была. Настя – вылитая мать по характеру, такая же строптивая, но в то же время преданная. А вот внешностью дочка пошла в отца: голубоглазая, блондинистая, тонкая кость и магическая способность есть и не толстеть. Честное слово, магическая! Терехов любил притормозить у «Макдональдса» после работы, но фигуру так и не испортил. Его даже стабильно вносили в топ самых привлекательных богатых холостяков России. Так что Николай не страдал от недостатка женского внимания. Он страдал от его избытка. Не понимали охотницы, что ловить им нечего. Да, он овдовел больше десяти лет назад, но будучи однолюбом, не мог представить рядом другую женщину. Была череда их – чужих лиц, чужого голоса и отсутствия обязательств, а вот жениться снова он отказывался. Нельзя подменить настоящее чувство тенью, иначе жизнь потеряет вкус и смысл.

– Коль, отнесешь потом корзину к арке, – попросила его мать невесты, хозяйка этого гостеприимного дома. Она была беременна и выглядела цветущей и спокойной. Сейчас она срезала поздние белые розы с кустов, и Николай остановился, чтобы посмотреть.

– Как-то и заняться больше нечем, – признался он, оглядываясь на официантов, которые готовили на закрытой террасе фуршет.

– А ты кота поймал?

– О-о-й, и ты туда же, – возмутился он и направился через лужайку в дом, чтобы взять пиджак, в котором лежали сигареты.

Из динамика с террасы доносились звуки Фрэнка Синатры, «Killing me softly», и Николай начал подпевать. Он любил эту песню с детства, хоть тогда и не понимал слов.

Гости из дома успели переместиться в сад. Босс, задумавшись, едва не прошагал мимо невесты, которая окликнула его.

– Дядя Коля! Можно на минутку? Я вас быстренько на землю свалю, и дальше пойдете по своим делам, хорошо?

Она была не только дзюдоисткой, но и бесконтактный бой практиковала, поэтому Терехов не удивился подобной просьбе. Видимо, невеста слишком нервничает, хочет сбить напряжение. Он посмотрел в ее большие добрые глаза и искренне сказал:

– Санечка, для тебя сегодня все что уго…!

Его будто в солнечное сплетение ударили, и он, едва успев вдохнуть, упал на газон, прямо на пожухлые, припорошенные снегом листья. И это при том, что его никто не коснулся.

– Невероятно, так это правда! – И снова он услышал этот смех, как звон колокольчиков. Его обладательница восторгалась проделкой невесты, как ребенок, хлопая в ладоши и излучая жизнерадостность, которая теплом влилась Терехову в вены. Ясно, значит, Санька не нервничала, а демонстрировала кому-то свои навыки.

Когда перед глазами рассеялась тьма, он наконец увидел, кому именно.

Над ним склонилась худенькая незнакомка, протягивая руку помощи. Ее темные распущенные волосы упали на щеки, и она убрала передние пряди за уши, открывая высокие скулы с легким румянцем.

Впервые за долгие годы Николай растерялся при виде женщины, поэтому послушно сжал ее ладошку, тонкую и прохладную, и поднялся с земли. Он, онемев, пристально вглядывался в искрящиеся смехом карие глаза, пытаясь вспомнить это лицо, а не вспомнив, нахмурился. Что-то в ней было знакомым до боли … Да, точно – боль. Как отблеск безнадежности в мягком взгляде, как печать тоски, той самой, к которой человек давно привык и перестал скрывать, и она звучала даже в искреннем смехе.