Анна Музыка - Родственные души

Что ж, пойдем дальше и будем надеяться, что летняя толпа и мои чудесные домики помогут ее разрядить.

Главное, так чудесно вокруг. Пошли по тесной Маросейке, где кругом и всюду бары, кафе, люди, коты, шумно, ярко, быстро. Все живет, движется, дышит из одного окна ароматным шашлыком, из другого слышится звон бокалов. Парень в рваных джинсах, майке и с сине-зелеными волосами уместился на пуфике в одном из оконных проемов, увлеченно мучает гитару и поет что-то нескладное. Суетливо, густо, кажется, что толпа может унести тебя в неизвестном направлении.

И вот случается моя любимая магия – мы ныряем в Колпачный переулок, и словно попадаем в другой город. Все звуки резко исчезают, становится слышно, как шуршат деревья, как стучит каблучок по тротуару, узкая улочка зигзагом уходит между невысокими домами. Редкий встречный прохожий попадется тебе, словно все жители собрались там, на главной улице. А здесь будто задворки театра, где можно подготовиться перед выходом на сцену.

Полагаю, я произвела нужное впечатление. Ну и немного напугала всех, наверное. У ребят сначала были такие лица, будто теперь-то уж точно я завела их в подворотню и сейчас появятся мои персональные бандиты. Хорошо, хоть было светло и красиво кругом. Все немного расслабились, снова начали шутить, и спокойно болтать в тишине переулка.

В самом начале оценили красоту особняка Кнопа, послушали мои рассказы о владельцах и судьбе здания неоготического стиля.

– … ходила поговорка: «Где церковь – там поп, а где фабрика – там Кноп». А в 1941 году в этом доме принимали добровольцев на фронт. Именно отсюда на войну отправилась Зоя Космодемьянская, знаете, кто это?

Хайни и Доминик сразу кивнули, Хайни сказал:

– В школе проходили.

– Хорошо, – я с чувством удовольствия кивнула, – идем дальше, мы посмотрим кирху Петра и Павла, прихожанами которой были Кнопы. Они и дом здесь построили специально поближе к собору. Но сначала заглянем в парочку старинных и очень интересных переулков, – неприятный инцидент уже забылся, все были поглощены новой информацией, а я только старалась не переборщить.

– А теперь здесь что? – спросил Хайни, когда я уже сделала пару шагов от дома. Я снова развернулась и ответила:

– К сожалению, теперь здание просто принадлежит коммерческой организации.

– Ясно, – он бросил беглый взгляд на острые серые башенки и с любопытством посмотрел на меня, сцепив руки за спиной, сказал, – идём?

У меня холодели руки от его взглядов, так что я поспешила идти быстрее, чтобы остудить свои нервы.

Мы подошли к Хохловскому переулку, где с 1665 года сохранились палаты дьяка Украинского. Сильно обветшалое здание, построенное буквой «г», специально, чтобы разделить женскую и мужскую части. Бывшая когда-то белой покраска практически полностью утратилась, и обнаженные кирпичи стыдливо выпячивали на улицу свои бока. Помимо жилого помещения, этот дом успел послужить в качестве архива, здесь над своими произведениями работали Пушкин и Карамзин. Тем печальнее видеть архитектурного ветерана в таком плачевном состоянии. Словно он ничего не стоит для родного города.

– Эти улочки совсем как наши, – заметил Доминик, осматриваясь и заглядывая в глубину Хохловского переулка.

Карл что-то спросил и выжидающе оскалил кривоватые острые зубы.

– Карл спросил, под «нашими» ты имеешь в виду Германию? – объяснил Виктор, обращаясь ко мне.

Судя по восклицанию Доминика и его попытке столкнуть Карла с тротуара, у того нашлось, что ответить.

– Я не буду это переводить, – рассмеялся Виктор.

Пока ребята препирались, снова доказывая, что в их паспорта закралась ошибка с датой рождения, Хайни подошел ближе ко мне.

– Кира, ты была когда-нибудь внутри этого дома? – спросил он, разглядывая крошечные окна палат.

– Нет, – отозвалась я и тоже уставилась в окно, представляя, как там все могло быть устроено, – хотя, сейчас там разные фирмы, не думаю, что проблематично зайти внутрь.

– Это должно быть очень интересно, – он задумчиво перевел взгляд на меня, – должен признаться, я люблю заглядывать в окна, представлять, как там живут люди, мне должно быть стыдно? – судя по искоркам в его глазах, ему совершенно точно не было стыдно.

– Только если за нас двоих, – поддержала я его игру, – я тоже люблю воображать судьбы в мягком свете домашней лампы.

Хайни засмеялся, назвал это «поэтичным оправданием», и мы отправились дальше.

Слева к палатам прислонился еще один сторожила – бывшая нотная типография Юргенсона, в которой были впервые напечатаны произведения Чайковского. Мы прошли здание когда-то тепло-голубого цвета, с белым декором. Теперь уже оно было сильно растрёпано, кое-где виднелись красные стены, словно ссадины на теле гиганта. Большую часть дома занимали огромные широкие окна, сквозь которые казалось, что помещение внутри пусто, с бесконечно высокими потолками и уходящими вглубь комнатами.