Генри Ким - Бесконечно далёкой

– Для скольких людей он был кумиром, сколько музыкантов выросло из его песен? – подумал я, прежде чем встать и пойти дальше. Я не особо любил Цоя. Я знал его главные песни, любил их, но никогда не фанател от него. Мне нравилась немного другая музыка.

Немного другая музыка появилась в моих ушах. В наушниках, очень медленно, я подходил к другому могиле известного музыканта, находящейся в нескольких десятках метров отсюда, и под самые грустные его песни, уже начинал плакать. Когда играла «Воспоминания о былой любви», я чувствовал блеск в глазах. Когда заиграл «Медведь», я ощутил, как горячие слёзы потекли по щекам. Когда я дошёл до могилы, присел на лавочку напротив неё, и заиграла «На краю», я разревелся так, что пришлось лезть в карман за платком. Я очень сильно любил «Король и шут». Закрыв лицо руками, я уронил её в колени, чтобы не смотреть на торчащие колючки волос Михаила Горшенёва.

Я очень любил «Король и шут». Я слушал эту группу более десяти лет, и смерть Миши сильно отразилась когда-то на мне. Именно в период моей работы на этом кладбище, именно в мою смену, его привозили сюда хоронить. Как сторож на Богословском кладбище, я должен был следить за огромным количеством людей и машин, скопившихся в тот день на похоронах. Как фанат его творчества, я должен был принести и положить хотя бы пару гвоздик к нему на могилу сказать что-то в напутствие. Как вежливый добропорядочный человек, я должен был съесть всё, что мне принесли его родственники с поминального стола. Но мне не лезли эти конфеты в горло, а ноги не отрывались от пола, и я просидел в своей сторожке все сутки, глядя в стену. После смены я отдал сладости второму сторожу, а сам пошёл на могилу только через несколько дней. Тогда я не мог смотреть на лица людей, которых были на него похожи.

Сейчас я тоже уронил голову на колени и долго приходил в себя. На мраморе также стояли фотографии, какое-то стихотворение в рамке, цветы, грязный мокрый медвежонок. Успокоившись, я вытер слёзы, высморкался и выключил музыку. Взглянул в его лицо на фотографии в полный рост, затем снова опустил голову и стал рассматривать цветы. Среди цветов лежал большой листок, повёрнутый надписью «Бесконечно далёкой» ко мне. Я оглянулся. Никого поблизости не было. Вряд ли листок предназначался Мише. Любопытство завладело мной, я взял листок и развернул. Внутри было следующее.

Здравствуй, бесконечно далёкая девушка из моих грёз! Если ты читаешь это, значит, что мы оба существуем. И это значит, что я тебя нашёл. Да, это тот самый парень из Интернета, твой друг по переписке, которого ты никогда не видела. Ты должна узнать меня по почерку.

Если это читаешь действительно ты, то я по-настоящему хорошо тебя знаю. Только ты могла придти в этот день в это место – ведь в этот день я познакомил тебя с КИШ. Я верю, что эта группа до сих пор любима обоими нами. После нашей разлуки, спросить об этом, мне не представлялось возможным, потому я пытаюсь связаться с тобой таким образом – через могилу любимого поэта.

Это до бессердечия забавно. Ты приедешь в Санкт-Петербург, придёшь на Богословское кладбище, чтобы выплакаться у его могилы, и здесь тебе под нос сунут бумажку с рекламой: «Позвоните по этому номеру, мы будем рады Вас услышать». Вряд ли кто-то из нас думал об этом, когда мы прекращали общаться.

Я знаю, я слишком на тебя давил, слишком усердно просил, чтобы ты приехала ко мне, чтобы ты была со мной, ведь я, я, насквозь пронизанный тобой человек, ожидающий четыре года твоего переезда, рвущийся навстречу, но недостающий цели, я имел все права на тебя, моя маленькая девочка, я должен был вводить тебя в этот мир запахов и вкусов, я должен был создавать тебя, наполнять тебя, как прекрасный фужер прекрасное вино, но тогда я, похоже, перестарался, и наговорил лишнего, что тебя и оттолкнуло. Не вини меня. Я до сих пор от тебя без ума.

Потеряв связь с тобой даже в Сети, я потерял связь с радостью этого мира. Гордость связала нам руки, ботинками растоптав сим-карты. Уж прости, если ты не согласна, но я вижу всё именно так. Уже второй раз, второй год я приношу письмо на эту могилу, в надежде, что застану тебя здесь. Ты ведь собиралась когда-то навестить Северную столицу. Я приношу его с вечера предыдущего дня, спустя сутки забираю. Работа не даёт мне ждать тебя здесь целый день, да я уже и не тот отчаявшийся псих, что был раньше. И, я должен извиниться за своё поведение в прошлом.

Раньше наши отношения напоминали собаку и Павлова. Я привык получать сахар после звонка, и слыша звук приходящего сообщения трясу хвостом, но не получал лакомства, только звонок. Только письмо. Я приносил палку, подбегал всё ближе к тебе, даже видел сахар на руке, но взять без позволения не мог. Не умел, не дотягивался. Оттого и злился. Как самая умная собака в мире, я понимал, что у тебя могут быть неотложные дела или сломана рука, которой ты должна была меня кормить, но я всё же был собакой: и от инстинктов мне некуда было деться. Для меня твой день – это возможность дать мне сахар: взять билет и приехать, 365 кусков в год. И, по большому счёту, мне было плевать, почему ты не даёшь мне сладкого, оно мне просто нужно. За это своё непонимание я и прошу прощения.