Ольга Браилова - Повторить Лето

В доме теть Вали нас с маленькой Ритой положили в проходной комнате, а остальные дети с тетей Любой жили в детской комнате. Рита сразу уснула, и я долго лежала одна без сна на диване, смотрела в низкое окно на улицу, в окно светил фонарь, но казалось – луна. Собаки перегавкивались всю ночь, как в Казацке, хата была далеко от пляжа, и моря слышно не было. Но море уже случилось. Оно учило одиночеству.

Каждое утро, пока шумел наш пионерский табор, тетя Люба разгребала детей и рассовывала по сумкам продукты, чтобы идти на пляж, а я готовила на чужой плите обед. Пока я готовила, тетя Валя на кухню не заходила, и я чувствовала себя в ее хозяйстве как забравшийся в дом вор. В столе я нашла потрясающую вещь: огромную разделочную доску и попросила ее «поносить». Это был мой самодельный мольберт. Тетя Валя была поражена и молча мне кивнула, разрешая взять свою доску. Вряд ли она догадывалась, зачем мне разделочная доска за пределами кухни. Я подумала, что, если я попрошу у нее и прищепки – прикреплять бумагу к «мольберту», она совсем растеряется, поэтому просто их стащила, пока тети Вали не было на кухне. Я всегда любила рисовать, а на море стала рисовать портреты отдыхающих и покупать на заработанные деньги вкусности себе и детям.

Прожили мы на море семь дней – ровно на неделю отдала нас баба Вера тете Любе, и каждый день море рассказывало мне свои тайны, и каждую ночь луна освещала мне желтым светом окно.

– Так быстро время прошло. Вроде только приехали, – грустила я за чаем накануне отъезда.

– А что тебе там, в Казацке, делать? Оставайся, – как ни в чем не бывало заявила тетя Люба, положила в рот карамельку и запила ее чаем из чашки с парусником.

– Как – оставаться? Одной? Тут? С теть Валей?

– Ты не ребенок. Что с тобой сделается? Поживешь сколько захочешь – и домой. Еда есть, деньги на билет есть. Оставайся. Баба Вера без тебя обойдется. А Валя тебе никто, просто не чипай ее.

Я удивилась, что тетя Люба обратила внимание на мои непростые отношения как с бабой Верой, так и с тетей Валей, встав к тому же на мою сторону, но больше всего меня поразило ее доверие ко мне. Она была по-настоящему доброй и ответственной и искренне считала, что я могу передвигаться как угодно. И я вдруг ощутила, что я – свободна. Что быть свободной – это счастье. Что мечты сбываются. Теперь мне было положено все счастье мира.

Тетя Люба молча допила чай и отправилась спать.

Утром она сообщила тете Вале, что уезжает, оставляя меня погостить еще. Тетя Валя почему-то не побежала выбрасывать мои вещи, а ушла по своим делам. А я смыоась на пляж.

Я шла по улицам Очакова, и сегодня они стали другими. За моей спиной больше не было тети Любы. Впереди маячило объяснение с бабой Верой. Навалившаяся свобода вычистила мелкие желания. Я любила Мишу, его руки, его глаза, его челку, и не было никакого шанса с ним увидеться, и мне казалось, что его лицо мелькает в толпе. Я ловила его силуэт среди людей на пляже, видела прозрачность его глаз в небе. Мы с ним не виделись год. Еще один год моей тайны о нем.

Я рисовала на пляже людей, чаще – женщин. Женщины все были с комплексами по поводу своей внешности и просили нарисовать их «лучше, чем в жизни». Но я рисовала их как видела. Они были искренние, они раскрывались мне, как раскрываются врачу, раздевались до души и взглядом просили снизойти до любви к ним. И я восхищенно рисовала их, еще не зная, что в жизни женщины есть комплексы, ревность, борьба с возрастом, отчаяние и неуверенность в завтра, а еще – чувство власти над своим мужем пополам со страхом одиночества.

И я слишком часто позволяла себе мечтать о Мише.

На второй день я не пошла на море и лежала грустила на своем диване. Было очень жарко. Заняться было нечем. За стеной была злая тетя Валя со своим вечным давлением. Поглазев на углы своей комнаты, я не особо нашла там сочувствия и пошла на кухню. Приготовила печальный борщ, оплошно полный красного перца и неизбежно – моей несбыточной любви. Борщ остался на плите, я ушла на пляж. Меня ждали мои женщины.

Она была утонченная. Как принцесса, как царевна Анастасия. Длинная шея, четкая лепка лица, идеальные скулы – и глаза, серые, с печалью, со вспыхивающей надеждой при взгляде на меня, как у всех женщин, которые мне рисовались на портрет. Она хотела увидеть на бумаге свою красоту, которая не давалась ей в зеркале. Ее красота и счастье ускользали, и от меня она хотела заверений – как от художника, – что ее можно любить, что она прекрасна. Ее муж сидел рядом и курил, задумчиво глядя на море. Я часто видела, как он строит глазки девушке из бара, где он покупал себе пиво. Я знала его тайну, его подчинение красоте своей жены и одновременно нежелание терять свободу. Его зеленые глаза, прозрачные, как море, искрились шалостями и приключениями. Мне было ее жалко. Наверное, он ей изменял.