Агата Чернышова - Ты не коснись моей руки

Воспользовавшись тем, что он смотрит в другую сторону на очередную соску, я отошёл в зимний сад. У Старицкого прекрасные пальмы, заботой его дочери, кстати.

– Михаил Дмитриевич? – покашлял сзади дворецкий. Старик, идеально подходящий на эту роль, имел прозвище Фрэнк. Чёрт знает почему. – Маргарита Владимировна просит вас подняться.

Я обернулся с противоречивыми чувствами. С одной стороны, мне хотелось побыть одному, хотя бы минут двадцать, с другой, я буду рад увидеть Марго.

У меня для неё подарок. Особенный.

Я всегда была послушной девочкой, не доставляющей проблем. Никакого жёсткого переходного возраста и влюблённостей в личностей, которых бы не одобрил папа.

Зануда? Наверное, но родители с малолетства привили мне правила поведения. И понятие о чести.

И это не про девственность, а про моральные ориентиры. Что ты чувствуешь, никто не должен видеть. Лучшая одежда для девушки – платье-футляр, выгодно подчёркивающее женственность. А на душе тот же футляр, только иного свойства.

Приличия.

Опозорить отца я боялась больше, чем расстаться с жизнью. Мать до последнего скрывала от него, что умирает от рака тела матки, потому что дело отца важнее. И мне запретила ему говорить.

Обычным людям такое непонятно. Мой отец поддерживал мать, не гнушался её даже тогда, когда от химиотерапии она стала похожа на пленника Бухенвальда. Но дело для него было превыше всего.

В политику он пришёл из армейских будней. Не сразу, конечно, но пришёл, потому что знал, что теперь будет приносить пользу стране, пусть и небольшую, но приносить, здесь.

Офицерский долг. Честь. Совесть. Эти понятия не были для него пустым звуком.

Сам пропадай, а товарища выручай.

– Ты когда-нибудь изменял матери? – спросила я его после её похорон.

– Нет, потому что она больше, чем жена, она мой боевой товарищ. Я бы скорее отрубил себе мужское достоинство, если бы вдруг у меня возникла такая мысль. Я не животное, чтобы идти на поводу инстинктов. Твоя мама это знала. И ты, надеюсь, хорошо усвоила правила.

Он был прав. Мама знала, и меня они воспитали в том же духе: терпи, если не можешь взбрыкнуть, но не потому что терпила, а если того требуют интересы семьи. Они всегда на первом месте.

В девичестве я возмущалась тем фактом, что под интересами семьи мама понимала интересы отца.

– Он делает всё для нас с тобой, – говорила мама таким тоном, что возражать ей не хотелось. Хотя я честно пыталась.

А потом мы переехали в Москву и благодаря связям маминых родственников отец неплохо устроился сначала помощником известного депутата, а потом вступил в одну их влиятельных партий и прошёл от неё как кандидат.

И вот к чему это меня привело : стою и замазываю синяк на скуле тональным кремом. Сама виновата, сказала бы мама, слишком показываешь гонор. Жена не должна играть партию первой скрипки.

Я могла бы сейчас рассказать отцу о том, что Женя поднял на меня руку, но понимала, что это надо сделать позже.

Сейчас денежная поддержка семьи Шевкович важна для отца. В политику я не вникала, но раз отец просил меня не рушить пока эти отношения, я так и поступала.

– Потерпи до весны, я разберусь и дам тебе знать, когда ты будешь вольна расквитаться с этим союзом.

Но сегодня слово за слово, и я сказала Жене, что выходить за него замуж не собираюсь.

– Да кому ты будешь нужна, бесплодная! – зарядил он в ответ. – Я, может, вообще с тобой из жалости и из уважения к твоей семье!

– Тогда свободен! Пошёл вон!

Женя наступил на мою больную мозоль. Последствия аборта в девятнадцать, когда я решила, что не хочу иметь ребёнка от того, кто предал моего отца, давали о себе знать постоянным метритом. Воспалением матки. Врачи говорили, что шансов стать матерью у меня мало, но я до поры до времени и не сокрушалась по этому поводу.

Не хотелось рожать ребёнка, особенно девочку, которая также включится в круг долга. Рано или поздно ей тоже придётся следовать интересам нашей семьи.

Вот и сейчас я поссорилась с Шевковичем, но знала уже завтра он придёт мириться, и я приму его. Должна принять.

Но это будет завтра. А сегодня, спустя несколько дней после моего двадцатипятилетия, я позволю себе быть такой, какой хочу.

От стука в дверь я вздрогнула. Бросила мельком на себя взгляд в зеркало: белое платье сидело как влитое. Этот цвет шёл к лицу и не превращал меня в белую моль, несмотря на общепринятое мнение, что блондинкам надо одеваться ярче.