Евгений Титов - Моя индейская Ж.

Поговорить со мной было интересно каждому, ведь русских политэмигрантов – горстка на всю Литву. Бегло показав устройство двигателя, Каспарас пустился в расспросы. Польщённый вниманием, я с удовольствием рассказывал, как работал в независимой московской газете. Как боролся с полицией и чиновниками. Как обнаружил у дома слежку и даже сфотографировал номера машин. Как мне присылали угрозы убийством, но полиция на них плевала.

Инструктор спрашивал, о чём думает российский президент и как живут люди в России. Ни того, ни другого я не знал. Мы привозим в эмиграцию Россию своего времени и для нас она застывает, как на фотоснимке. Жизнь в России идёт дальше, но этого мы уже не видим, лишь вспоминая о том, как было при нашем отъезде. Вдыхая воздух Вильнюса, я был погружён в местную жизнь и этим уже мало отличался от литовцев, хотя им казалось наоборот.

Каспарас был настоящим литовским патриотом. Он возмущался тем, что Беларусь построила атомную станцию и в случае аварии нам всем непоздоровится. И что россияне путают литовцев с латышами, всех называя фашистами. "Передайте своим, что мы не фашисты, – сказал он, когда я садился за руль. – Мы уважаем и ваш язык, и культуру". И я подумал, что "свои" для меня уже давно здесь, как и для него. Но этого ему не доказать. С русского языка я перешёл на литовский.

– Сколько вы здесь живёте? – заинтересованно взглянул Каспарас.

– Пять лет.

Его лицо слегка вытянулось:

– Наверное, учили литовский язык раньше?

– Никогда. В первый же день купил разговорник и стал запоминать фразы.

– Разве можно так выучить за пять лет? У вас, наверное, есть в Вильнюсе родственники?

– Нет и не было.

– А зачем вам литовский язык? В Вильнюсе по-русски говорят многие.

– Ваш язык уникален и прекрасен.

– Кем вы здесь работаете?

Эти вопросы я слышал уже десятки раз, если не сотни. В Литве они считаются приличными. Теперь Каспарас смотрел на меня с некоторым напряжением, которое, впрочем, старался скрывать. В его сознании уже рисовался страшный агент, выучивший литовский язык в подвалах Кремля и засланный сюда со спецзаданием. Так здесь про меня думали многие, ведь я со своим литовским не укладывался ни в один из привычных шаблонов. А то, что людям непонятно, всегда пугает.

Плавно нажимая педали, я тронулся с места и поймал непривычное свободное чувство: я управлял и был главным! Я пыхтел, вглядываясь в столбики автодрома и боясь не вовремя повернуть руль. Каспарас же, отдавая короткие указания, вновь пустился в рассуждения о политике: "при советской оккупации мой дед сидел. А Россия теперь оккупацию не признаёт".

Он пытался унюхать, кто я такой. Но мне было не до этого: отныне я был водителем! Немного расслабившись, Каспарас перешёл к рыбалке. Увлечённо рассказывал, что почти вся литовская рыба – с костями. Но лучше ловить линя, потому что у него меньше костей, чем у карпа.

Прибежав в редакцию, я не преминул похвастаться первым автоопытом. "Давно пора", – подбадривали коллеги. Оставалось ловить моменты эмигрантского счастья, развалившись в мягком кресле с чашкой кофе в руках. К полудню я снова заглянул в мессенджер, но моя женщина не появлялась: было указано, что последний раз была там в четыре утра. В половине второго Она, наконец, написала:

"Поспать, как обычно не получилось)))"

"Снова спина? Мы её вылечим"

"Нет, лечение нужно особое. Я балованная))".

К свиданию Она была не готова, потому что вечером вела урок. Я уселся за фильм, склеивая кадры в компьютере. В тот день я успел больше, чем за всю предыдущую неделю. Домой не хотелось, ведь там меня ждала пустота. "Может, бухнём?" – отписал я Фёдору к вечеру. Фёдор был безотказным малым, несмотря на семью. А когда семья уезжала в Россию, то и вовсе звал к себе жить. Мы провели вместе уйму дней и ночей, убивая время фильмами, а печень – водкой. Фёдор, как и я, был политбеженцем, и путь на Родину ему тоже был закрыт.

В серой многоэтажке, что рядом с Сантари́шской больницей, Фёдор тосковал уже лет шесть. Прежнюю семью он, как и я, оставил в России. Но оттуда к нему приехала другая девушка, с дочкой. Кроме новой жены и дочери его друзьями были я да покерный клуб. Фёдор искренне верил, что когда-нибудь ему выпадет миллион. Но тот всё не шёл ему в руки.

Сантари́шские окрестности утопали в слякоти, неприятно чавкающей под ногами. Как обычно, мы с Фёдором дошли до магазина и взяли бутыль "Столичной". "Чёрт возьми, – выругался он позже, осматриваясь в темноте у теннисного стола. – Забыли пластиковые стаканы". Откупорив бутылку, Фёдор жадно опрокинул её в рот, а потом смачно выдохнул, утираясь рукавом. Я тоже хлебнул из горлышка и потянулся к банке с солёными огурчиками: "Agurkai!" В который раз я ругал Фёдора за то, что не учит литовский. Но у него всегда находилась тысяча отговорок: